Помнишь, как он покусывал твой затылок и неуклюже теребил твои коротко стриженные курчавые волосы? Помнишь то время, когда он знал, как сказать тебе «люблю»? Помнишь, когда он это забыл!
Подумай, в каких местах он побывал. Монтевидео, Буэнос-Айрес. Рослый и смуглый, он, посмеиваясь, вышагивал по зеленым джунглям и пересекал широкие реки до тех пор, пока насмешливый малярийный комар не свалил его с грохотом наземь подобно гигантскому черному древу.
А теперь он отвернулся от зеленых джунглей, чтобы опять найти твои зеленые глаза, обрести утешение в эти злосчастные дни. Поцелует ли он тебя в шею как когда-то, и если да – возгорится ли в ячейках и сотах твоего изможденного и выморочного естества последний скуластый муравей выцветшей любви? Где даже после его ухода годами неистово кишели термиты, выгрызая все подчистую, вплоть до белой ломкой оболочки. Ведь одним нажатием своих сильных загорелых пальцев он мог раскрошить тебя словно яичную скорлупу!..
Вот!
По поместью едет машина – шофер и кто-то смирный на заднем сиденье. Наконец-то! Стюарт возвращается!
Натали вышла из своей комнаты, в которой она проспала десять лет в оставленной им роскоши, словно деньги могли оградить ее от яростного натиска тоски и любви. Здесь вечеринки и люди приходили и уходили как мерцающие весенние ливни, иногда яркие, а чаще, как осенний ветер – безрадостные, отвлекающие, оставляя сухие дырявые листья и тяжкие воспоминания. Она покончила с вечеринками на третий год. Солитер – вот подходящая игра. Можно сыграть десяток тысяч партий, не истрепав колоду карт.
Хлопнула дверца машины, и послышались шаги на тротуаре. Как они прозвучали? Подобно шагам десятилетней давности? Как знать. Она стояла на верхней площадке мраморной спиралевидной лестничной клетки и смотрела вниз, в прохладный простор холла, в ожидании. Ее сердце теплым тамтамом отбивало ритмы в такт ее переживаниям.
Внизу у парадного входа машина поблескивала металлом, полировкой, силой хирургического инструмента. Хирургия. В голове зазвенело, словно обронили скальпель. Доктор творит черную магию с ее лицом в стерильной палате частной больницы, жестикулирует, накладывает швы, обливается потом; под белой маской невнятная речь. Вот – операция, за которую она выложила тысячи долларов, чтобы заглушить голос профессиональной совести хирурга-чудодея.
Перекроите это красивое белое улыбчивое лицо. Распорите и начните сызнова с пульсирующей плоти! Исказите лицо, которое он знал, чтобы когда он вернется из Аргентины, раскаясь в своих латиноамериканских прегрешениях и темных ночах с телодвижениями и шевелением губ, то он не нашел бы в этих губах ни малейшего утешения. Загните вниз уголки губ. Заострите и стяните вниз ноздри, брови и глаза. Свяжите в пучок все мышцы лица, чтобы на нем не проявилось ни одно переживание. Пусть ни одно чувство, кроме ненависти, не изливается из моих глаз! Только ненависть, ненависть, ненависть!
Ненависть! В угоду некоей зловещей химии катализаторы пренебрежения, безысходности, долгих лет и длинных ночей превращают любовь в новое клокочущее химическое варево – НЕНАВИСТЬ!
Поднимайся же по ступенькам, Стюарт. Давай, вымолви слова, которые я хочу услышать: «Прости меня, Натали. Я так сожалею. Какое это было ребячество с моей стороны покинуть тебя. Я вернулся навсегда. Навечно. Только тебя я любил, Натали. Прости».
Но ты вкусил все радости и удовольствия, Стюарт. Как я могу простить тебе все эти годы, и чужие губы, и шампанское, бурлящее в твоем опьяненном, затуманенном мозгу? Разве это легко? Значит, ты пришел, встал предо мной и молишь о прощении? Прекрасный герой вернулся. Притомился, состарился и решил остепениться. И вот ты пришел обратно в надежде на распростертые объятия. Отлично. Вот они, мои объятия и мой затылок на случай, если тебе захочется его чмокнуть. А что ты скажешь о моем лице, Стюарт?
Раздались шаги; вот он стоит и смотрит на нее снизу вверх. За промежуток в десяток вздохов они смотрели друг на друга, затем он стал медленно подниматься по ступенькам, поддерживаемый шофером. Пройдя четверть пути, он тихо сказал:
– Спасибо. Дальше я сам. Отгоните машину.
Шофер удалился вниз по лестнице, оставив Стюарта подниматься остальную часть пути. Походка у него была неуверенная, и он, бледный, исхудавший, держался за перила.
Он стоял, подавленный громадой холла, озираясь с опаской по сторонам. Перед лицом мраморных джунглей – архитектурного континента, по которому слонялась всяческая флора и фауна. За каждой колонной – сияющим стволом – маячил какой-нибудь далекий год, словно сороконожка с 365 лапками. Эту местность он не исследовал целое десятилетие и, пожалуй, ее побаивался.
Он был по-прежнему высок ростом, а его длинные и черные волосы чуть тронуты сединой на висках. Что-то было не так с его лицом и длинным кукурузным початком туловища, но издали Натали не могла рассмотреть изъяна.
Он пока не видел ее, так как каждый шаг давался ему с трудом, и подъем был медленным. В былые времена он бы вприпрыжку взлетел бы по этим ступенькам, оглашая все вокруг воплями, от которых звенела хрустальная люстра.
Он поднимался по одной ступеньке за раз и достиг лестничной площадки, где, глядя только на Натали, тихо спросил:
– Мисс Натали у себя?
От потрясения Натали схватилась за холодные перила.
– Нет, – ответила она, – не у себя.
Стюарт вполоборота поглядел на женщину рядом с ним.
– Где же она?
Его лицо. Натали задержала дыхание, чтобы дать ему волю в вопле. Лицо Стюарта постарело, изменилось, устало. Впалые глазницы, выпяченные скулы – некрасив.
После долгих и тщетных поисков она наконец обрела свой голос и нашла слова, подходящие к своему ошеломленному состоянию.
– Она здесь, Стюарт. Прямо перед тобой.
У него аж глаза на лоб полезли.
– Натали…
Он сделал шаг, остановился и действительно увидел ее. Холодные жесткие черты ее лица, застывшие от арктического всплеска неистового, нещадного увядания. Зеленые глаза горят, словно изумруды в снегу.
Наверное, земля сделала десяток витков вокруг солнца, луна накрутила обороты по звездному небу, и настенные часы нарубили секунды, словно старомодный мясник, маятником вместо топора. Следующая минута оказалась невыносимо долгой, невероятно тягучей. Они попали в эмоциональный вакуум.
Затем на его изможденном лице возникло выражение. Бросив камушек в глубокий пруд, видишь, как по воде кругами разбегается рябь, чтобы выплеснуться на далекие берега, волна за волной. Его лицо было тем прудом. Ее лик упал в молчаливые глубины, и по его лицу пробежала рябь. Узнавание. Изумление. Одно за другим. Признание. Жалость. Облегчение.
Облегчение. Сильнее всего его лицо, глаза, губы, темные брови выражали одно – облегчение!
Он изучал ее лицо сверху вниз, вдоль и поперек, по окружности, в диаметре, по массе, плотности, весу и растяжению! Когда же, черт возьми, он прекратит пялиться и получать УДОВОЛЬСТВИЕ от увиденного? В мыслях она дрожала и всхлипывала.