− И никому никогда не рассказывай про это.
− А как же Даниэль?
− Даниэль? − она опять устремила свой взор в заросли кустов. − А что Даниэль? Я поговорю с ним позже.
− Но он ведь… − парень уставился на кровоточащую рану на ее руке.
− Да, он немного не в себе. Но это временно. Я слишком многое ему позволяла, теперь вот пожинаю плоды. Ничего, пройдет немного времени, и все мы заживем прежней жизнью.
Если бы знала тогда Варвара Калот, что прежней жизнью зажить им уже никогда не удастся. И виной тому был не столько ее старший сын и ненависть, испытываемая им к матери, сколько вера этой самой матери в то, что все рано или поздно наладится. Ошибочная вера в лучшее.
Но разве можно было винить ее в этом? Ведь сердце матери всегда слепо, когда дело касается ее детей.
Со временем эта история стала забываться. Рана на руке Варвары зажила, и лишь небольшой шрам напоминал ей иногда о том нелепом случае, когда Даниэль случайно (ей так хотелось думать, что случайно) полоснул ее ножом. Казалось, и сам мальчик позабыл об этом. Лишь однажды за все время до своей смерти Варвара еще раз усомнилась в его нормальности. Когда увидела его разгуливающим по саду в одежде отца. Она была ему сильно велика и волочилась по земле, однако парень шел как ни в чем ни бывало, на ходу срывая цветы. Она окликнула его, но Даниэль даже не отозвался. Она не стала ничего ему выговаривать, а просто предпочла забыть.
В ту ночь она легла спать рано. Погасив свечу, она натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза. Но не прошло и пяти минут, как какой-то звук в дверях спальни заставил ее вздрогнуть. Поднявшись с кровати, она вновь зажгла одинокую свечу и посветила ей в сторону входа.
− Даниэль, что ты здесь делаешь? − Варвара увидела, что в одной руке мальчик держит фамильный кубок − глубокую чашу с серебристым отливом и двумя ручками по бокам, а в другой − глиняный кувшин. Глаза его блестели, на губах застыла приветственная улыбка.
− Извини, мам, − виновато промямлил парень. − Я не думал, что ты сегодня ляжешь так рано. Я тут заварил твой любимый травяной чай…
− Ты пришел угостить меня чаем? − Варвара не скрывала своего удивления. Она уж и забыла, когда подобное было в последний раз.
− Да, мам, если хочешь…
Он налил в чашу темную жидкость с терпким ароматом розы и протянул ее м атери.
Варвара приняла ее с радостью − легкий кивок головы был полон благодарности. Она любила этот древний напиток. Часто она делала его сама. Охотно добавляла в него листья роз из собственного сада и долго смаковала нежный привкус, практически никогда не допивая до конца.
− Венегор сказал, что ты не ужинала, я тут принес тебе, − Даниэль достал из котомки, свисающей с плеча, сыр, завернутый в бумагу, и белый хлеб.
− О нет, − она улыбнулась. − Спасибо, я уже не буду. − И тут же отхлебнула из чаши. − Мне достаточно только чая.
− Ну хорошо, раз так. − парень убрал обратно еду и повернулся, чтобы уйти. Но она остановила его касанием руки.
− Постой, сынок. − Когда он снова повернулся к ней, она застыла в удивлении.
Уголки его губ опустились, сами губы дрожали, как у ребенка, который готов был вот-вот разреветься. Расширенные зрачки затопили белки глаз, а щеки горели.
− Что с тобой, Даниэль? − она коснулась его лица.
− Ничего особенного. Сегодня был трудный день. Я просто устал. Да и вина хватил случайно. − Он попытался выдавить из себя улыбку. − Это пройдет.
− Ты пил вино?
− Совсем чуть-чуть.
− Даниэль, подобные напитки таят в себе пристрастие. Я не хочу, чтобы ты начинал с юных лет пробовать их.
− Я больше не буду, мам, − дрожащие губы вытянулись в струнку.
− Ты ведь не за этим сюда пришел, верно?
− Нет.
− Скажи, зачем. Прошу, скажи мне честно.
Перед тем как солгать, Даниэль почувствовал себя вершителем. Весь фокус заключался лишь в том, насколько правдоподобно ему удастся изобразить чувство искреннего раскаяния.
− Я пришел попросить у тебя прощения, − выдохнул он. − Прости меня, если сможешь.
− Теперь ты понимаешь, что поступил ужасно?
Парень согласно кивнул.
− Хорошо. − Она взяла его за руку. − Пусть все будет, как прежде. Договорились?
− Да. Ты прощаешь?
− Надеюсь, между нами теперь всегда будут хорошие отношения. Мы − семья, и нам ссориться ни к чему. Верно?
− Но ты простила?
− Да, сынок, конечно, я тебя простила. А ты меня?
− Я тебя тоже, − не моргнув глазом, подтвердил парень.
− Значит, старое забыто, правильно я поняла?
Глаза Даниэля зажглись в свете одинокой свечи, когда он увидел, как мать сделала еще один глоток из чаши.
− Да, мам, совершенно верно. Я никогда не хотел с тобой ссориться. А та история с ножом просто недоразумение. Еще раз прошу у тебя прощения.
Варвара потянулась и обняла сына. В этом жесте, целиком и полностью рожденном материнской любовью, выразились все ее чувства, в которых нежность и забота были одними из главных.
И она чуть не заплакала. Ведь было от чего. Ее сын впервые после злополучного инцидента сказал ей такие слова. И это не могло не радовать. Каким бы ни казался он зрелым, для нее он оставался еще ребенком, а ребенку (будь он хоть семи пядей во лбу) для осознания собственной неправоты времени требуется всегда чуть больше, чем взрослому.
− На самом деле я уже давно простила тебя, сынок.
− Значит, я могу быть уверен, что ты меня любишь?
− Конечно, иначе и быть не может.
− Тогда я пойду?
− Как хочешь. − Их объятия разомкнулись, и парень направился к двери.
− Спасибо за угощение, − сказала она ему напоследок и закрыла за ним дверь.
Когда его шаги затихли в тиши пустого коридора, Варвара во второй раз за вечер задула свечу и легла на кровать.
На этот раз сон к ней пришел почти мгновенно. Как только ее голова коснулась подушки, темные воды забвения забрали ее в свои глубины. Но то был сон очень долгий. Без надежд, без времени, без чувств. И никто никогда так и не узнал, как его прервать.