– Понятия не имею. Я довольствуюсь тем, что есть. Не хочу допытываться, почему это так. И спрашивать ни о чем не хочу.
Она чувствовала на себе его взгляд и склонила голову к плечу. Но доверять ему нельзя – если он опять заведет про Макворта Прейда, она еще до заката будет на станции.
– Ты и сама в конце концов сообразишь, – слышала она его голос. – Но позволь мне ускорить процесс. У тебя был трудный день. А перенести все это можно потому, что ты, Джин-Луиза, обрела самое себя.
Ага, значит, Макворта Прейда отставили, взялись за меня.
Доктор Финч вытянул ноги:
– Дело, надо сказать, непростое. И мне бы не хотелось, чтобы ты по моей вине совершила скучную ошибку и принялась гордиться своими комплексами. Ты бы изводила нас до скончания века – нашего века, разумеется, – так что давай-ка воздержимся. Каждый человек – остров, Джин-Луиза, каждый человек – сам сторож своей совести. Коллективной совести не существует.
О, это что-то новенькое. Но пусть говорит, все равно он непременно уж как-нибудь да вырулит в свой девятнадцатый век.
– …а вы, мисс, наделенная от рождения собственной совестью, на каком-то отрезке жизненного пути натянули ее на совесть отцовскую. Ты росла и выросла, совершенно нечувствительно отождествляя своего отца с Богом. Ты никогда не видела в нем просто человека, у которого человеческое сердце и человеческие слабости – я признаю, с Аттикусом это и вправду нелегко: он почти не совершает ошибок, но «почти» не значит «совсем», он ошибается, как и всякий из нас. И ты была эмоционально ущербна, потому что во всем полагалась на него, у него получая ответы на все вопросы, полагая, будто на любой вопрос ответила бы точно так же.
Джин-Луиза слушала доносившийся с дивана голос.
– И когда ты увидела, как он совершает то, что вопиюще противоречит его – твоей – совести, ты в буквальном смысле не смогла это вынести. Тебе стало плохо физически. Жизнь для тебя стала адом на земле. Ты должна была убить себя – или он должен был тебя убить, – чтобы началось самостоятельное, независимое от него бытие.
Убить себя. Убить его. Убить его, чтобы жить…
– Ты говоришь так, словно давно все это знал. Ты…
– А я и знал. И я знал, и твой отец. Мы иногда с ним гадали, когда же твоя совесть расстанется с его совестью и из-за чего. – Доктор Финч улыбнулся. – Теперь мы знаем. И слава Богу, что я оказался рядом, когда начались ваши дебаты. Потому что Аттикус не смог бы поговорить с тобой так, как говорю я.
– Почему?
– Ты бы не стала его слушать. Ты бы не смогла его слушать. Наши боги от нас далеки, Джин-Луиза. Им негоже нисходить к нам и до нас.
– И потому он не дал мне отпор? И даже не попытался защититься?
– Он хотел, чтобы ты одного за другим разбила своих идолов. Он позволил тебе низвести его до человека.
А я вот тебя люблю. Дело твое. Схлестнувшись в споре с другом, она бы находила разящие доводы, допустила бы обмен мнениями, бескомпромиссную сшибку взглядов, но с отцом хотела только уничтожить его. Разорвать в клочья, растерзать, истребить. Чайльд-Роланд к Темной Башне пришел.
– Ты меня понимаешь, Джин-Луиза?
– Понимаю, дядя Джек.
Доктор Финч заложил ногу за ногу, а руки сунул в карманы.
– Большая отвага нужна была тебе, когда ты перестала убегать, Джин-Луиза, и обернулась.
– Прости?
– Не та отвага, которая нужна солдату, идущему по ничейной земле. Там он отважен, потому что этого требует долг. А здесь – как бы это сказать… здесь – скорее воля к жизни, инстинкт самосохранения. Иногда, чтобы выжить, надо чуточку убить, а не убьешь… вот женщины в таких случаях плачут ночами напролет, изводя своих матерей.
– Что значит «когда я перестала убегать»?
– Знаешь, – усмехнулся доктор Финч, – ты очень похожа на своего отца. Я пытался тебе объяснить и сожалею, что избрал тактику, которой позавидовал бы даже Джордж Вашингтон Хилл [66] в лучшие свои годы… Так вот, ты очень похожа на Аттикуса с той лишь разницей, что ты – фанатик, а он – нет.
– Что-что?
Доктор Финч куснул верхнюю губу.
– Угу. То, что слышишь. Фанатик. Ну, не очень крупный… так, среднего калибра, размером примерно с репку.
Джин-Луиза поднялась, подошла к книжным шкафам. Вытянула словарь, полистала:
– «Фанатик. Существительное. Человек, категорично, упорно и нетерпимо приверженный своей религии, партии, вере или убеждениям». Прошу вас объясниться, сэр.
– Я всего лишь хотел ответить на твой вопрос про «убегала». Давай разберем это определение. Как поступает фанатик при встрече с тем, кто ему противоречит? Он не уступает. Он остается тверд. Он даже не пытается выслушать оппонента – он сразу кидается на него. Вот и ты, вывернутая наизнанку проблемой даже не отцов, а праотцев и детей, убегаешь. Просто-таки улепетываешь… Наверняка за те дни, что живешь дома, ты слыхала чрезвычайно оскорбительные вещи, но вместо того, чтобы очертя голову кинуться в атаку, ты пускаешься в бегство. Приговаривая, по сути: «Мне не нравится, как живут эти люди, я не стану терять на них время». А ты бы лучше выкроила для них время, деточка, ибо иначе ты никогда не повзрослеешь. В шестьдесят останешься такой же, как сейчас, а тогда будешь уже клинический случай, а не моя племянница. Ты вообще отнюдь не склонна пускать чужие идеи в сознание, сколь бы глупыми они тебе ни казались.
Доктор Финч сцепил руки в замок и закинул их за голову:
– Пойми, деточка, люди могут не соглашаться с ку-клукс-клановцами, но даже не пытаются воспрепятствовать тому, чтобы те напяливали свои простыни и выставляли себя на всеобщее посмешище.
Зачем вы пустили мистера О'Хэнлона? Он изъявил желание. Боже мой, что я натворила?
– Но они избивают людей на улицах.
– Это другое дело – и вот этого ты тоже не учла. Ты сильно хватила через край, рассуждая о деспотизме, Гитлере, кольцехвостых гадинах… да, кстати, откуда ты их выкопала? Напомнило мне студеную зимнюю ночь, охоту на опоссумов…
Джин-Луиза поморщилась:
– Аттикус тебе рассказал все?
– Да, но можешь не каяться по поводу того, как ты его обозвала. У него дубленая адвокатская шкура – он и не такое слышал.
– Все же не от родной дочери.
– Так вернемся к сути.
К сути дядюшка возвращался впервые на ее памяти. И второй раз в жизни она видела, чтобы дядюшка вышел из роли: в первый раз, еще в старом доме, он молча сидел в гостиной, слушая уютное журчание разговоров о том, что Господь каждому дает ношу по силам, а потом вдруг сказал: «От моей плечи ломит нестерпимо. Есть в этом доме виски?» Сегодня просто день чудесных открытий.