– Да не кипятись…
– Больше повторять не буду, Джо. – На дробовике щёлкнул снятый предохранитель. – Выметайтесь из моего бара. Босс уже достаточно выслушал из-за тебя. И думаю, не сильно расстроится, когда узнает, что на сей раз тебе не повезло.
Бузотёр убрал с рожи усмешку и повернулся ко мне:
– Мы ещё не закончили.
После чего гордо проследовал на выход в сопровождении свиты.
– А вам что, особое приглашение требуется?! – рявкнул воодушевлённый триумфом бармен.
– Ещё раз повторяю, – возобновил я нарезание буженины, – мы уйдём после того, как доедим. Или хочешь вернуть мне деньги?
– Жри и убирайся, – опустил он дробовик.
– Джо? – обратился я с мучающим меня последние десять секунд вопросом к хлопнувшему рюмашку Ткачу.
– Не совсем, – усмехнулся тот. – Говорят, пизданутая мать в детстве заставляла этого выродка играть на скрипке. Разучивать сольфеджио. И когда пацанва звала его во двор, тот отвечал: «Не могу, у меня сольфеджо». Так к нему эта кликуха и приклеилась. Пришлось много-много усилий приложить, чтобы сократить её до Джо.
– Забавно.
Снаружи затарахтели четыре движка – точь-в-точь как те, что встретились мне на соликамском тракте.
– Если напомнишь ему эту историю, он тебя убьёт. Ну, по крайней мере, попытается.
– Буду иметь в виду. А куда эти забавные ребята умчались? Я думал, они нас дождутся.
– Наверняка к начальству почесали с докладом. Так что проблемы только начинаются. Бля, умеешь же ты их создать на ровном месте. – Ткач погрустнел и снова наполнил рюмку.
– Вообще-то не я истерил на весь бар: «Мы все умрём в треклятых горах! Прямо как в прошлый раз!» Кончай ныть, как баба. – Я поднялся из-за стола. – Ты за себя-то в случае чего ещё в силах постоять?
– Отобьюсь.
– Тогда жди тут, а я пойду шмотки заберу. Только не напивайся.
Едва я успел вернуться и подсесть за стол к беззастенчиво жрущему и, что особо возмутительно, пьющему Ткачу, как в кабак завалилась странная компания из трёх обмудков. Ничуть не удивился бы, окажись они бродячими циркачами, но разговор пошёл не о фокусах.
– Нам нужно поговорить с вами, джентльмены, – произнёс тот, что постарше. Его можно было бы принять за главного, кабы не клетчатое одеяло, накинутое на плечи, словно у нищеброда, ищущего, куда бы приткнуться.
– Валяй. – Я тихонько расстегнул кобуру, видя, что подходить ближе они не собираются, а значит, и планов на рукопашную не имеют.
– О’кей. Боссу не понравилось, что в его городе так много чужаков. – «Одеяло» посмотрел на Ткача. – Тебя, Лёха-Москва, здесь ещё терпели как местного дурачка, но этого мутанта нам тут не нужно.
В иные времена посмевший сказать такое капитану наёмников как минимум уже разглядывал бы свои зубы на полу, а этот клоун всё ещё лыбился во все тридцать два целёхоньких и постоянно ими что-то жевал. Второй придурок в колпаке с козырьком на затылке жевал тоже. Я вообще заметил, что многие из местных постоянно двигали челюстями, но не глотали. Болезнь у них, что ли, какая-то?
– Кто такой Босс? – позволил я себе, недостойному, поинтересоваться.
– Шит! Находиться в городе второй день и не знать, кто такой Босс, – это очень опрометчиво с твоей стороны, бой! – воскликнул тот, что в колпаке.
– Босс – это Босс, – пояснил «одеяло». – Это человек, благодаря которому всё ещё существует этот город и который в этом городе решает всё. Например, сколько будет стоить овёс в следующем году, в какие дни можно колотить своих жён и когда вам выметаться отсюда: сегодня или чуть погодя.
– Понятно. – Я посмотрел на Ткача, задумчиво ковыряющего вилкой в зубах.
– Велл. Босс любезно даёт вам сутки на сборы, и гуд бай. – Словоохотливая парочка и промолчавший всё это время верзила в куртке с выцветшей надписью «NBA» развернулись и вышли из кабака.
– Ты это специально, – нацелил в меня вилку Ткач, разговаривая будто сам с собой. – Специально всё это замутил, да. В людном месте, бухло… развести на пьяный базар про горы, чтобы все слышали… чтобы спровоцировать. А я только-только работу постоянную нашёл…
– Господь с тобой, Алексей. Не вали с больной головы на здоровую. Кстати, а что за работа?
– Какая теперь, нахуй, разница?
– Да просто интересно, чем занимается отставной капитан наёмников – посуду моет или сортиры чистит. А может, ты это… того… своим суровым тренированным телом приторговываешь?
– Сейчас допиздишься.
– Ладно, не кипятись. Помогу я твоему горю.
– Пополам.
– М-м?
– Барыш с хранилища. Я хочу половину от найденного. И все расходы на тебе.
– Не вопрос.
– Тогда нам пора приступать к сборам.
– Вот это я понимаю – боевой настрой! Молодчина. Только, боюсь, в это время немного найдётся торгашей, способных удовлетворить наши насущные потребности.
– И то верно, – сверился Ткач с часами.
– Бармен! – щёлкнул я пальцами. – Уверен, что не хочешь продлить мне аренду на ночь?
– Катитесь нахуй! – донеслось из-за стойки.
– Вот такой сервис, – развёл я руками, апеллируя к Ткачу. – Придётся у тебя клопов кормить. Не возражаешь?
– Надеюсь, ты без зверюги.
– Его зовут Красавчик. И сегодня он нам компанию не составит.
– Тогда лады.
Ткачёвская конура оказалась скромной даже по меркам нищих окраин Соликамска. Перешагнув порог комнатушки на цокольном этаже полуразрушенного монстра из красно-чёрного кирпича, бывшего некогда котельной, я подумал: «Не лучше ли будет поискать ночлег в заброшенных многоэтажках?» Но Ткач растопил «буржуйку», и это, с учётом ночных заморозков, убедило меня остаться.
Отсветы огня, пляшущие по выщербленным кирпичным стенам, создавали зловещую атмосферу, а крохотное оконце с решёткой под закопченным потолком вызывало воспоминания о тюремных казематах. Да и мебели здесь было не больше, чем в апартаментах казённого дома: сколоченный из едва отёсанных досок топчан с жиденьким матрасом, стол, табурет и две полки, заставленные кухонным скарбом. Ну хотя бы чисто и не воняет крысиной мочой.
– Держи, – бросил мне Ткач драное пальто.
– А разве по правилам гостеприимства ты не должен уступить мне кровать?
– Перебьёшься.
– Эх, не командный ты игрок, Алексей. – Я расстелил в свободном углу пальтишко, скрутил в качестве подушки плащ и улёгся, но сон не шёл. – Прости.
– А? – обернулся Ткач, слегка ошарашенный.
– Прости меня, Алексей, за то, что испоганил тебе жизнь.
– Стебись-стебись, – вернулся он к взбиванию пролёжанного матраса.