Но пропаганда делала свое черное дело. Инцидент с одним из рабочих, плюнувшим ему в лицо на проходной завода, стал последней каплей. Вытерев со щеки липкий след чужой ненависти, Стрелецкий широкими шагами пересек двор, отделяющий проходную от главного здания, вихрем промчался по лестнице до своей прозрачной приемной, оттолкнул испуганную секретаршу и с грохотом захлопнул дверь в кабинет. От удара со шкафа упала и разбилась стеклянная ваза. Секретарша заплакала.
Весь день Стрелецкий не отпирал дверь и не отвечал на селектор. Встревоженный главный инженер в обеденный перерыв предложил ломать дверь, но секретарша, даже в огорчении не растерявшая своих деловых качеств, за которые Игорь платил ей просто огромную по масштабам их города зарплату, вытерла слезы, отрицательно покачала головой и позвонила Алисе.
Спустя три минуты та перезвонила, сообщив, что Игорь Витальевич на мобильный звонок ответил, у него все в порядке, и беспокоить его не надо. Перед уходом домой в седьмом часу вечера секретарша еще раз нажала на бесполезный селектор. Тот помигал красным глазом, но продолжал хранить молчание. Вздохнув, как на поминках, секретарша отбыла домой.
Когда в дверях кабинета заскрежетал ключ, Игорь Стрелецкий поднял голову и посмотрел на часы. Они показывали полдесятого, и он неожиданно понял, что просидел в низком массивном кресле почти двенадцать часов. На столике перед ним стояла полупустая бутылка виски. Пьяным Игорь не был. Выпитый за день алкоголь даже не ослабил тугой пружины, заведенной до отказа где-то в районе сердца. Противно сосало под ложечкой, и Стрелецкий вспомнил, что в прошлой благополучной жизни так напоминало о себе чувство голода.
В холодильнике благодаря вышколенной секретарше (нет, совсем не зря он платил ей так много) обнаружился вполне солидный запас еды, но сил есть не было. Пожалуй, даже дышать не было сил, поэтому Игорь решил, что вполне может обойтись без еды. Дверь кабинета тем временем начала открываться. Даже взвод автоматчиков сейчас не смог бы вывести Стрелецкого из состояния апатии, в котором он сейчас находился. Но автоматчиков за дверью не оказалось. Только старая уборщица Михална, работающая на заводе столько времени, сколько Игорь тут себя помнил.
– О, Виталич, ты еще здесь? – удивилась, включив свет, Михална, отродясь не признававшая высоких чинов начальства. – Что домой-то не идешь? Тебя, поди, жена заждалась, а ты тут сидишь, бабке пол мыть мешаешь.
– Сейчас пойду, Михална. Действительно, зря засиделся. – Стрелецкий начал неловко выбираться из низкого кресла и чуть не упал от внезапно накатившей слабости.
– Э-э-э, – Михална поставила свое ведро и неодобрительно посмотрела на начальника. – Кто ж пьет без закуси? Ты ж не алкоголик, Виталич, ты ж приличный человек. А сидишь один, впотьмах, света не зажигаешь и водку хлещешь. Рази ж дело?
– Это не водка, это виски. Хороший, односолодовый, – зачем-то уточнил Игорь.
– А хоть и виски. Какая разница? Все равно одна отрава. У меня с ее мужик помер в восемьдесят втором году.
– Не помру я, Михална, уж от виски точно. – Игорь невольно улыбнулся. – Хочешь, налью попробовать?
– Ни боже мой! – Бабка смешно замахала руками и мелко закрестилась. – Я ее, проклятую, не пью. Ни глоточка. Да и работать мне еще. Окромя твоего кабинета еще полэтажа не мыто. А с алкоголя какая работа? А ты чего смурной-то такой, Виталич? Случилось чего? Может, зазноба твоя тебя бросила?
– Нет, с зазнобой все в порядке. – Игорь снова улыбнулся.
– Да и то, рази ж такого мужика, как ты, может баба разлюбить? Это уж я так, сдуру сболтнула.
– Неприятности у меня, Михална, – вдруг непонятно с чего признался Стрелецкий. – Власть наехала, мелкие грехи нашлись, а из мелкого беса крупного вырастить ничего не стоит.
– Слышала, – без особого выражения призналась уборщица. – Так и что с того, что неприятности-то, Виталич. Ты жив-здоров. Зазноба любит. Руки-ноги целы. Люди вон в войну жизни радовались, а сейчас вроде мир.
– Мир не мир, но уж точно лучше, чем в войну, – признал Стрелецкий. – Раскис я что-то, Михална. Я себя таким и не помню, и от этого особенно противно. От этого да еще от того, что люди как на врага смотрят, хотя ничего злого я им никогда не делал.
– Ну что ты, сынок! – Игорь даже вздрогнул, столь необычно прозвучало это обращение из уст старой уборщицы. – Люди разве по злобе с тобой так? Люди от зависти. Спокою ты им не даешь. Толковый, богатый, непьющий, любое дело у тебя в руках спорится. Жена красавица, вторая еще лучше, машина дорогая, дом большой. Рази ж кто признает, что это ты своей головой да своим горбом нажил? Такое признать, впору пойти вешаться, потому что сами-то в панельках ютятся, ханку жрут, да на толстую женку в халате по вечерам смотрят. Так что если ты упал, то на это зрелище не полюбоваться грех. Будут злорадствовать и пальцами показывать. Да рази ж это горе! Они ж как обезьяны в зоопарке. И не твое это дело – на этих обезьян смотреть, да еще поведение их близко к сердцу принимать. Настоящие-то люди тебе цену знают. И поступкам твоим. А на остальных внимания не обращай.
– Спасибо тебе, Михална. Вроде и сам я это все понимаю, а от твоих слов легче стало, – признался Игорь, снова выбираясь из кресла.
– Так, конечно, знаешь! Ты, сынок, очень умный, куда уж мне, старой, с тобой тягаться. Но иногда посмотреть на себя со стороны полезно бывает. Уж поверь мне, старухе.
– Пойду я, пожалуй. – Игорь достал из шкафа невесомую дубленку. – А то меня и вправду жена дома ждет. Да и тебе я убираться мешаю.
– Ничего, ночь длинная, успею все вымыть. Но ты иди, иди. Нечего тебе со мной, старухой, болтать.
Сегодня был день тишины. Так называлась любая суббота перед выборами, когда агитация была уже запрещена, и не оставалось ничего другого, кроме как ждать завтрашних событий. В ночь на субботу никто не спал. По прошлому предвыборному опыту Настя знала, что именно в эту ночь противник мог произвести вброс самых гадостных листовок или газет. Оправдаться по телевизору или радио было уже невозможно, да и люди, сидящие дома в выходной, читали то, что доставали из почтовых ящиков, особенно внимательно.
Все сподвижники Фомина собрались на ночь в штабе, создав этакую бригаду быстрого реагирования на любые неприятности. Однако неприятностей, как ни странно, не последовало. Все были готовы объезжать город и собственноручно вытаскивать из почтовых ящиков подметные газеты (об их появлении должна была сообщить разведка Сергея Муромцева). Все находились в боевой готовности, ожидая гранаты в окно штаба или поджога двери еще чьей-нибудь квартиры, но ночь прошла спокойно, и в девять утра все разъехались по домам, чтобы отоспаться. Все равно больше в день тишины заняться было решительно нечем.
Вернувшись домой из штаба, куда она поехала вместе со Стрелецким (в экстренной ситуации могли пригодиться лишние руки), Алиса вымыла термосы из-под чая, выкинула пакеты с недоеденными бутербродами, заглянула в спальню, где мертвым сном уже успел уснуть Игорь, и встала под душ. Несмотря на бессонную ночь, она знала, что вряд ли уснет. Все ее естество томилось в ожидании большой беды, которая уже не просто стояла на пороге, а вошла в их дом. Присутствие этой самой беды рядом Алиса ощущала физически, всеми порами тела.