— Я ведь не прошу многого, Зослава… перстень мой примешь. Походишь в невестах… скажем, до лета походишь, а после и вернешь… если, конечно, захочешь возвращать.
Он стоял с этим растреклятым перстнем, который я ужо и видеть не желала.
Да только и глаз отвесть не могла.
Стояла, пялилася, что на перстенек энтот, что на Кирея… и ужо знала, чего скажу, но только…
— Кто записку написал?
— Не знаю, — не моргнув глазом, ответил Кирей. И ведь не солгал, тварюка рогатая, чтоб ему икалося до скончания ден.
— Кирей, не зли меня… на кого вы с Евстигнеем спор держали? Я должна знать, если хочешь, чтоб и вправду помогала.
Задумался. Ненадолго, верно, про себя давно ужо все решил.
— Велимира.
Вот же ж…
— Но она не могла. Не стала бы. Если бы Евстигней умер, ее бы в этом обвинили… царица ищет повод, но я… мне удалось убедить ее не трогать… пока не трогать… пожалуйста, Зослава… не надо больше вопросов.
Не задам.
Мне бы с нонешними ответами разобраться.
— Давай.
Кольцо я надела. Село оно, что по моей рученьке делалося. И камень полыхнул этак недобре…
— И давно ты это задумал? — Камень я потрогала, чтоб убедиться, что не горячий, как то мнилося. Холодный, а все одно живой, как огонь. Кирей молчал. А я ответила: — Давно… небось, сразу, как меня увидел, да? Потому и с подарками своими вертелся… знаешь, кто ты?
— Кто?
— Азарин, чтоб тебя…
Кирей рассмеялся, громко и от души. А я лишь вздохнула:
— Лапать полезешь, роги поотшибаю.
Тою ноченькой спала я дурно. И перина была мягка, и одеяльце пуховое грело, как надобно, и от окошка, почитай, не сквозило, да только все одно… не спалося.
На один бок лягу — няемко.
На другой повернуся.
И мнится мне, что меж пуха в перине комья, и не комья даже ж, цельные каменья. Одеяло греет аж занадто, от и прееть спина, и липнеть к ней сорочка. А главное, перстень Киреев палец мой давит, и так, что мало чего не передавит. Камень огнем пыхает…
…что я бабке скажу?
…не ехать вовсе? Придумать, что, дескать, приболела… аль еще какая напасть приключилася… аль не напасть, а что остаюся учиться, чтоб в учебе не отставать…
Непривыкшая я врать.
Да только придется. Перстенек энтот ни снять, ни спрятать, я пыталася, да только не снимается. Крепко сел на палец, прилип почти. И значится, станет бабка про жениха расспрашивать… и чего казать ей?
Что азарин?
И не просто азарин, а царевич азарский?
От этой мысли меня в холодный пот шибануло.
Нельзя ей такое… у ней сердце слабое. И прочие нашие… нет, меня-то, небось, на колья не подымут, но и только. В воротах, навозом мазаных, тоже радости немного. Да и ладно бы в воротах дело, я-то вороты переживу, да как после бабке на люди-то казаться?
Срам-то какой…
Отказаться?
И Арея предать… и кто он мне? Знакомец. Приятель. А все одно самая мысль, что брошу его, поперек горла вставала. От и маялася я, ворочалася всю ноченьку и встала до свету.
Плеснула в лицо водицею студеной, дурные сны сгоняя.
Как-то оно да будет…
Одевалася медленно, нехотя, знаючи, что еще вчерась я мышкою к себе шмыгнула, да только до скончания веку ховаться не будешь. И ноне все узреют перстенек на пальце моем. А кто не узреет, тому расскажут. И думать нечего, что не опознают артефакту этую.
Первым встретился Евстигней.
Смерил меня взглядом холоднючим, злым, будто бы энто я виноватая во всех ихних бедах. Процедил сквозь зубы:
— Поздравляю.
— С чем? — влез Лойко и сам себе ответил: — От… так даже!
И хохотнул.
— Кирей… надо же…
Еська молча посторонился, пропуская меня вперед. И вот… пахнуло от него силою, спрятанной, укрытою, такою, которая, что огонь под пеплом, чуть дунь и поднимется диким костром.
Я остановилася, глянула в глаза.
А он отвел, поспешно так…
— Иди, куда собралась, — буркнул.
Я что? Иду… снедала я одна, да только спиною чуяла взгляды любопытственные. И шепоток слышала… и вот знала, что недолго ждать той встречи, которой и боялася, и желала.
Арей ждал у корпуса.
За руку схватил.
Дернул на себя, выворачивая. А злой-то… злой…
— Значит, правда это?
К самое ладони склонился, к перстенечку, который налился красным светом.
— Что ж. — Руку мою Арей отпустил и отстранился. — Если ты и вправду так решила, то… стало быть… ведаешь, что творишь.
Ох, как бы, если бы и взаправду ведаю.
— Тогда мне остается лишь поздравить тебя, сударыня Зослава…
— Погоди поздравлять. Небось, невеста — еще не жена…
Не могу я сказать всего, клятва мешает, на крови принесенная. Только рот открою, как рука незримая горло давит, если произнесу хоть бы словечко недозволенное, то и вовсе раздавит.
— Вот. — Заместо слов я бумагу протянула.
Вольную.
И принял ее Арей. Развернул.
Прочел.
И ажно в лице переменился.
— Откуда… хотя о чем это я. Значит, сделка?
Я кивнула. Как есть сделка. И свое обещание Кирей выполнил. Почти выполнил. Печатку-то он мне послезавтрева возвернуть поклялся, и знаю, что сдержит слово.
— И чего он потребовал взамен?
Кабы я сама знала. Правду он мне сказал, но не всю. Задумал он чегой-то, давно задумал, а мне в той задумке придется участие принять.
— Зослава… ты… ты понимаешь, во что ввязалась? Он же… он же азарин!
— И ты тоже.
— Наполовину, — буркнул Арей. — Да и не в этом дело… он по духу азарин. А у них не в обычае слово держать, если дадено оно людям. В людях предвечный огонь не горит, а стало быть, не будет в том обмане греха…
— Чего ты хочешь?
— Верни ему. — Он протянул мне вольную. — Скажи, что сделка не состоится…
От так. А я… я стою и не знаю, то ли плакать мне, то ли смеяться. Неужто я и вправду думала, что он этакой воли, чужою неволей плаченной, обрадуется?
Думала.
И знала, что не будет радости, да только не в ней дело, а в свободе евоной, от которой, мыслится мне, всем пользы будет.