— Эк оно… а если так? — Арей раскрытою ладонью толкнул щит. Тот и толкнулся, ажно стенка возка захрустела. — Зослава… что ты с ним сделала?
— Ничего.
— Странно… очень странно…
Он рукою над полом провел, а после скрутил фигу и прорычал чегой-то этакого, на древнем языке. Я-то, чую сердцем, этак рычать ни за пять, ни за десять годочков не научуся…
Щит полыхнул красным.
И растопырился. Ниточки его сделалися толстыми, а узор — поярчел.
— Зослава… — Арей подвинулся поближе.
— Чего?
— Ничего… убирай свой щит.
Ага… я б радая была, оно-то понятне, что ниточку ту, которую я спрятала, вытянуть надобно и распустить узору, да только ниточки энтой будто и нету. Я и так глядела, и этак, и боком, и раком, едва ль не носом в щит влезла. Он-то стоял себе… а ниточки нема.
Пробовала иные тронуть — так загудели… и только.
— Не могу, — вынуждена была признаться я.
— Просто перережь основную нить.
— Так я еще уже давно того… ну, перерезала…
— Как давно?
Щит покачивался, стукался об стенки возка, издавая при том звук глухой, костяной.
— Ну… как поставила, так и сразу…
— Зослава!
— Чего?
— Ничего… Кто тебя учил обрывать заклятья? Вот скажи, чем ты думала, а? Любое заклятье нуждается в постоянной подпитке. Без подпитки оно саморазрушается…
Так это ж хорошо! Значится, щит мой тоже саморазрушится.
Когда-нибудь.
Надеюся, до нонешнего вечера еще, потому как спать в возку еще и со щитом вовсе неудобно будет.
— И без удерживающего контура… разве что… ты нить просто обрезала?
— Неа. Я ее… узелочком завязала.
— Узелочком…
— И под другими пропустила. Я всегда так делаю, когда вышиваю.
Лицо Арея сделалось задумчивым-презадумчивым. Вперился в щит. Глядит, а меня и не замечает, будто вовсе тут нету.
— Будем считать, что ты стабилизировала контур… — Он хмыкнул. — Если предположить, что щит изначально заклятие низкой энергоемкости…
Ну пошел по словесям гулять.
Нехай себе.
Ему, может, со словесями привычней, как от мне с иглой… а славно подумал… Интересно, что щит у меня из красных нитей вышел, огневой будто бы… да только есть в нем места, узором не затянутые… туда так и просятся завитки, только не красные…
Зелень?
Нет, зелень не пойдет… и синий — не то, а вот белый, крыштальный… чтоб с искрою.
И я добавила пару нитей. Узор вышел красивым.
— …и вместе с тем внешнюю энергию он не только гасит, но и поглощает… Зослава, вот что ты сейчас сделала, а? — А голос ласковый-ласковый, как у бабки моей, когда она вопрошала, где это я загулялася до позднего вечера. И вопрошать вопрошает, а крапиву за спиною прячет, подбирается, чтоб по ногам хлестануть.
— Ничего. — Я смутилася.
И от Арея отползла к самое стеночке возка. Щит колыхнулся и встал полукругом. Крепко так.
Арей же глядел с укоризною.
— Ну… так оно красивше. А то ж сам видишь, что ось тут дырки были. — Я пальцем ткнула. Узор вышел чудесный, дивный, хоть и непонятный. Не кветки с птахами, как оно привычно мне было, а линии, одни пряменькие, другие — волнами. Кругами.
Завитушками.
Этакие, помнится, Люциана Береславовна на бумаге рисовала.
И я, только на бумаге оно не так красиво выходило, одни тоньше, другие толще… тут оно как-то от… правильно, что ли? И белые нити с красными переплелись.
— Зославушка. — Арей заговорил еще ласковей, я б и из возка вылезла от такое ласки, да тот ехал споро, катил с камушка на камушек. Не выскочишь. — А тебе никто не говорил, что сочетать различные виды магии — занятие опасное… здесь правил много. Ограничений. И если ошибешься…
Щит стоял.
Ни пыхать огнем, ни рассыпаться не собирался.
— …от нас и пепла не останется… Никогда так больше не делай, ладно?
Я кивнула.
Так не буду. Буду иначей, потому как понравилося мне это дело, без пальцев растопыренных и древнего языку, на котором я собственный, Божинею даденный, язык едва ль не вывернула, но с нитями.
Шитьем.
А что, шитье — оно самое что ни на есть женское дело. Нитки ж правильно подбирать меня с детских годочков учили…
— И сделай с ним что-нибудь… хотя погоди… потренируемся, если не развалится до вечера.
Не развалился.
Из возка вот его с трудом превеликим выковыряли. И тянули, и пихали, матерясь душевно… особенно Лойко старался, можно подумать, что и не боярин, такие выверты давал… нашим мужикам, чай, понравилося б…
После поставили посеред поляны и начали изгаляться.
То огнем пулялися, то ветром били, что бревном… щит гудел, да стоял, где велено было… после уж Ильюшка с ним присел, запустил руки по самыя локти… поначалу-то его шибануло маленько, ажно волосы заскрипели, а после ничего, приноровился.
Я тоже села.
Любопытственно мне было, чего он там делает…
— Самовосстанавливающийся контур. — Илья пальцами шевелил, ниточки трогал, бережно так, ласково. — Я о таком только читал. Теоретически его резерв невелик, но в сочетании с функцией поглощения энергии…
Я из сказанного разумела слово через два.
Да Илье разумение мое без надобности.
Увлекся, стало быть. На коленке тетрадку примостил, перышко… и рисовать взялся. Только как-то оно… неправильно.
— Дай я, — не выдержала я, когда он заместо широкое линии узенькую намалевал.
— А не жалко? — Илья от щита аж повернулся.
— Чего?
— Разработки. На ней курсовую можно построить…
Тю, это он про рисунок? Не жалко… есть мастерицы, которые свое узоры втайне ото всех хранят, да только я не из таких.
— От и построишь. А я… все одно случайно вышло.
— И вправду, стало быть, над вами Божиня стоит… — покачал головой Илья, но тетрадочку дал. — Чтобы такое и случайно… ты его сама, главное, запомни. Чую, пригодится.
В Барсуки мы въезжали ближе к полудню. От как свернули с тракту, так у меня всякую мыслю об учебе из головы-то и повынесло. Поелику мыслей тех было и немного, то Арей рукою махнул… мол, делай, чего хочешь.
И из возка выбрался.
Верхами пошел… а я… я ерзала, подпрыгивала прям-таки, ажно хотелося к кучеру пересести да и пустить шестерик бегом, чтоб летели кони белые, несли возок мой предивный по барсуковским буеракам, по улочке главной. Хотя ж после вспомнилася ямина, которая аккурат напротив михрюхинского дома кажный год появлялася. И засыпали ее по весне песком, и каменьем мелким, ровняли-выравнивали, да все одно каждую осень внове выползала.