Ведение программы, шоу, концерта – это не совсем актерство, не роль в чистом виде. Это всегда риск, это всегда импровизация – ведь нельзя отрепетировать все до конца, сценарий шоу – вещь очень приблизительная, во многом зависимая от обстоятельств, от других участников, от аудитории, от всего. Ты никогда не можешь просчитать все наперед – для этого, наверное, нужно быть Гарри Каспаровым, но я же не шахматист. И поэтому ситуация с ведением шоу – всегда бесконтрольная, опасная, непредсказуемая.

Я нервничала и ничего не могла с собой поделать. Передо мной разверзлась бездна тревожной неизвестности. Когда я села в самолет и увидела уверенного и спокойного Сашу Цекало, я тут же судорожно стала переписывать тексты. Мы прилетели в Киев, где записывали программу, в пять утра, уставшие, но весь день перед записью я провела без сна. Днем пригласили к себе сценаристов, но они попали под очарование украинского гостеприимства, накануне как следует выпили и не пришли. Мы с Сашей ждали их до ночи. Потом полночи я учила текст. Я нервничала, репетировала, хотя что там можно было репетировать? А в итоге когда я впервые вышла на сцену в качестве ведущей, произошло нечто невероятное. Меня трясло от страха, я боялась, ноги онемели, язык проваливался внутрь и никак не хотел помогать мне выговаривать ставшие тут же чужими слова. Я думала, что упаду в обморок. И вот я выхожу, играют фанфары, а вокруг меня вдруг все взрывается – бум, салют, дым, вспышка. И все. И я как когда-то давным-давно, в юности, на крутящейся сцене в театре. Стою – ничего не вижу, ничего не слышу, и главное, ничего не соображаю. Мой любимый ступор. Ну, все, думаю, «собираем средства на ремонт провала». Боже, у меня в те несколько секунд вся жизнь перед глазами пролетела как калейдоскоп. И вот представьте каково мне – я же актриса, я же должна поражать зрителя в самое сердце, мое появление должно быть таким «вау!», я же должна владеть собой, быть уверенной в себе. А я? У меня все наоборот. И главное, в самый ответственный момент моя предательски-робкая натура делает из меня ну просто какую-то инвалидку на деревянных ногах и с онемевшим от ужаса лицом. «Провал, провал, провал!» – пульсировало у меня в голове.

И вот насколько легко, спокойно и уверенно «разогревал» зал Саша Цекало, настолько же для меня это было недостижимо. Я тогда это поняла и еще подумала: «Ну я же говорила, что не смогу, зачем же я согласилась?!» Но было уже поздно. Я уже стояла на этом скользком прозрачном пластиковом (мне он тогда показался стеклянным) полу, оглушенная своим же собственным появлением. И кто я – Вика, Настя, Штирлиц, майор Исаев или актер Тихонов – я тогда точно сказать не могла. И в эту страшную минуту мне на помощь пришли зрители. Они буквально спасли меня. Зрители поднялись со своих мест и стали аплодировать. И они аплодировали столько, сколько мне было нужно, чтобы прийти в себя. Кода я смогла наконец-то дышать, я поняла, что, кажется, я все-таки смогу что-то сказать. Я стояла под этим шквалом оваций, я кланялась, а зрители все хлопали и хлопали. Это были просто сокрушительные овации, которые обрушили на меня столько любви и тепла, что я наконец-то успокоилась и поняла – они все со мной. Мне нечего доказывать. Меня любят. И еще я поняла, что даже если я оступлюсь на этом скользком полу и упаду, они меня поднимут, поправят юбочку, отряхнут меня от пыли и скажут: «Ничего, ничего. Все хорошо!» Они чувствуют меня своей родной. Они приняли меня. И они мне так доверяют! Я сразу успокоилась. Я поняла, что у меня будет время для того, чтобы всему научиться, без спешки и без паники. Зрители дали мне такую возможность. Просто фантастика! Для меня это был такой своеобразный аванс – мне заранее сообщили об успехе. И я хочу сказать огромное спасибо всем тем, кто присутствовал на том шоу, за неоценимую поддержку, без которой я бы не справилась. Огромное вам всем спасибо!

Кстати, я была так потрясена всем происходящим, что практически ничего не запомнила: помню только свой первый выход, потом – ничего, а дальше я помню только финал. Помню – выходили дети, и мне было очень неловко, потому что они текли такой живой рекой, и мне просто некуда было девать цветы – а их становилось все больше и больше. Меня переполняли чувства и восторга и неловкости одновременно. Это было очень непросто, и, наверное, моя память, чтобы спасти организм от последствий сильного стресса (который я точно получила вследствие таких мощнейших положительных и отрицательных эмоций), просто решила отказаться от фиксации воспоминаний. Своеобразный механизм самосохранения сработал: очнулся – гипс. И практически ничего не помню.

После первой программы, когда я вернулась на съемки «Няни» в Москву, я попала в больницу – в госпиталь им. Бурденко. С диагнозом астения. Ровно через сутки после записи программы. Я рухнула, как Вавилонская башня. Как Римская империя, как Колосс, который, по уверению историков, стоял «на глиняных ногах». Помню, что лежала в гримерке, ничего не соображала, в глазах было темно, в ушах – «вечерний звон», кто-то на мне расстегивает одежду, а сердце стучит, как в последний раз… Пришла какая-то девушка и сказала: «Будем делать массаж сердца». А все так переживают, так переживают…

– Ну, как ты? Извини бога ради, мы через час сможем продолжить?

А у меня все плывет, мне нечем дышать, и только одно чувство: жалко детей, Анечку и Майки. Останутся сиротами. И уверенность, что жить мне осталось полчаса. Лежу и думаю: оставьте меня, отпустите… Пожалуйста!

Страшно.

А они приходят и говорят:

– Ладно… Полежи еще полчасика, и начнем. Да?

Наконец, Константин Николаевич Наумочкин вызвал «скорую помощь». Меня увезли.

В госпитале у меня даже не сразу смогли взять кровь – она не шла. Медсестра вставляла иголку в вену и вынимала ее. Ничего не происходило. Она растирала мне руку, отогревала, разговаривала со мной. Ласково так. А у меня катилась слеза из одного глаза. Во втором глазу слез просто не было. А медсестра мне говорила:

– Дочка, ну что же ты? Ну, так нельзя.

А у меня на тот момент уже ничего не работало, ничего не осталось – ни сил, ни желания жить. От постоянного грима кожа истончилась, пошли отеки, гримерши даже жаловались: «Невозможно, у нее кожа слезает!» Я почти исчезла. И вряд ли кто-то смог бы узнать во мне жизнерадостную Вику Прудковскую. А тем временем на киностудии даже и не думали останавливать съемки. Звонили и спрашивали: «Ну что, когда?»

Я никого не виню – был включен мотор, дан мощный заряд, я самостоятельно загоняла себя и все-таки загнала.

Впрочем, по больницам моталась не одна я. Вся наша веселая четверка болела. Иногда возникали экстремальные ситуации. Однажды по сюжету должны были подраться Жанна Аркадьевна и Константин. В результате Ольга Прокофьева и Борис Смолкин попали к врачам с травмами различной тяжести.

Всем приходилось нелегко, но мы терпели. Ведь мы понимали, ради чего идем на такие жертвы. Мы мучались, не высыпались, но как мы любили свою работу!

16

Рейтинги передачи «Хорошие песни» были очень высокие – впоследствии, когда программа уже закрылась, ее повторяли много раз, крутили не только на СТС, но и на «Домашнем». Но я хочу сказать, что очень благодарна этой программе и в частности – Александру Цекало, потому что убедить меня стать телеведущей стоило ему больших усилий. Когда мы были в Киеве, я просила его посидеть со мной над текстами, которые мы должны произносить, и он стоически терпел мое неистребимое желание приложить к ним руку. Я думаю, что я была самая сложная телеведущая, с которой ему только приходилось сталкиваться. Я понимала, что я не профессионал, но ответственность все равно лежала на мне. И вот я бесконечно обращалась к Саше. И, надо признать, он всегда был добр, внимателен и справедлив. Он очень деликатный, умный и интеллигентный человек. С ним работается ЛЕГКО. И я могу, положа руку на сердце, сказать, что за все время нашей с ним работы у нас никогда не возникало конфликтных ситуаций.