Медведкин рассчитывал хоть что‑то поиметь от своей находки в пещере, продав «Ундервуды», телефоны, награды. Бумаги посчитал макулатурой, интересной разве что местному музею, хотя там была даже собственноручная записка самого адмирала на его личном бланке. Не в два‑три слова записка – в пол‑листа. И еще одна – за подписью генерала Гайды начальнику штаба Екатеринбургской группы…
– Ну уж, чтоб записку самого Колчака макулатурой посчитал, не верю, – сказал Зимин, до тех пор не перебивавший Сергея, внимательно, как и Полина, слушавший его рассказ.
– А что ему Колчак? И оперативные карты девятнадцатого года? – Нетесов усмехнулся. – Вот если бы карта охотугодий нашего района со всеми берлогами, гнездовьями, тропами.
– Все равно не верю, – упрямо сказал Зимин.
– А я и не говорю… – Нетесов привстал, налил в пустые стопки, жестом пригласил выпить. – Он как раз именно с этой запиской и еще с кучей бумаг поехал к Лестнегову. Проконсультироваться.
– О цене?
– Да. И теперь благодаря Лестнегову мы этот архив потеряли. Крохи остались. Константин Алексеевич честно Медведкину сказал, что годовой его пенсии не хватит, чтобы купить один‑единственный листок с адмиральским автографом.
– И что за записка? К кому? – спросил Зимин.
– Пойди теперь узнай. Лестнегов не запомнил, а сейчас уже из Пихтового уплыла. Один новосибирский бизнесмен, почитатель Колчака, купил эту и за подписью Гайды записки вместе с печатями. По дешевке. За «девятку» и карабин. А сейчас идет торг за бумаги из пещеры. Между тридцатью и сорока тысячами долларов сумма. Это, заметь, только бумаги из сейфа. Без содержимого ящиков.
– Шустрый пенсионер, – заметил Зимин.
– Да сам он никакой не шустрый, – Сергей махнул рукой. – Зять у него в Барнауле. Частный нотариус. Медведкин сразу от Константина Алексеевича попылил на переговорный пункт, звонит ему. В семь вечера позвонил – в восемь утра зять уже прикатил. Медведкин думал: раз не клад, значит, все, что нашел, – его собственность. Кое‑кому до похода к Лестнегову разболтать успел. Правда, об одних бумагах. О наградах, машинках пишущих и прочем – ни слова. До нас еще только слухи дошли, зять Медведкина успел все бумаги штабные перебрать с толком, сливки, что называется, снял. Всю допотопную аппаратуру, награды велел тестю вытащить на свет Божий. В пещере были еще чемоданы с личными вещами, я говорил. В них, кроме белья сменного, парадные мундиры со всеми орденами, книги, письма. В одном чемодане – шахматы очень дорогие из уральских самоцветов, статуэтки. Чемоданы тоже по указанию зятя всплыли. После этого Медведкин пожаловал с заявлением о находке.
– Это когда все было? – спросил Зимин.
– Через полмесяца после твоего отъезда, – ответила Полина.
– И не написали даже…
– Правильно сделали. – Сергей рассмеялся. – Ты бы еще раньше приехал.
– Раньше бы – нет… Ладно. Записки Колчака среди документов, конечно, не оказалось?
– Я же говорил.
– А как Медведкин объяснил ее отсутствие?
– До гениального просто. Его с детства учили, что Колчак – враг и палач народа русского. Поэтому чего хранить его писульки? Пустил на растопку костра вместе с ворохом других бумаг.
– Но если известно, что у бизнесмена?..
– А что, Колчак в жизни одну записку написал? Потом, почему бизнесмен должен перед кем‑то отчитываться о записке, которая нигде не числится украденной?
– Но Лестнегов видел…
– Медведкин опередил: в заявлении указал, что показывал бумагу, адресованную лично адмиралу Колчаку. Разница? Зять все ему четко объяснил, проинструктировал, как отвечать. И вообще, почему мы должны по заявлению Медведкина о находке возбуждать дело против него? Единственное, что не имел права делать, – сейф вскрыл. А в остальном – какие к нему претензии? Честнейший, можно сказать, человек.
– Но ты же знаешь…
– Я обязан знать, проверять. Но надо мной начальство. Вломят как следует, если все силы брошу на поиски архивных карт, которых вроде как даже и в природе нет. Это когда у меня несколько нераскрытых ограблений, убийство…
– И где сейчас то, что Медведкин отдал?
– В следственном изоляторе. Описали их, лежат. Военные историки из Москвы грозились срочно приехать. Не едут.
– Можно будет посмотреть?
– Исключено, – отрезал Сергей. – Из областного УВД были, своей печатью опломбировали. Специально, чтоб наши не лазили. Открытку из этого архива и бумажку одну – копии – могу показать. Сейчас…
– Сидите. Я принесу, – вызвалась Полина, поднимаясь из‑за стола.
– Мы старого типографщика попросили. Он печатный станок и клише изготовления открыток промыл хорошенько, смазал и на старой бумаге, тоже из пещеры бумага, отпечатал несколько открыток. Просто так, для интереса, – продолжал рассказывать Сергей.
Возвратившаяся через минуту‑другую Полина протянула Зимину открытку и лист с машинописным текстом, с припиской от руки.
Зимину уже попадалась точь‑в‑точь такая по сюжету агитационная белогвардейская открытка с надписью «Что несет большевизм народу». В прошлый приезд в Пихтовое видел в тетрадке пасечника Терентия Засекина. Едущая на коне Смерть с окровавленной косой, оставляя за собой усеянную трупами сожженную деревню, приближается к другой деревне – с толпящимися живыми людьми, с добротными избами.
Он отложил открытку, взял лист с отстуканными на машинке с разбитыми буквами, заверенными печатью строками, прочитал:
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Выдано Н.‑Тагильским военным комиссаром
Настоящим удостоверяем, что предъявитель сего тов. Евдокимов уполномочивается на право приобретения себе барышни и никто ни в коем случае не может сопротивляться, на что даются ему самые широкие полномочия, в чем и удостоверяется.
Делопроизводитель Аганевич.
Конторщик Зось.
– Даже сейчас, наверно, современный мафиози не додумается сочинить такое? – спросил у Нетесова.
– Ну, разве что мафиози, – ответил Сергей.
На удостоверении наискосок сверху карандашом размашистым почерком было написано:
«Ст. адъютанту штаба капитану Истомину
Снять копию. Доставить в ред. газ. „Воен. обозрение“.
Подлинник передать нач‑ку к. – разведки Ек‑бургской группы войск.
21. VII.19 г.»
Подпись была неразборчивой. Скорее всего, резолюцию наложил какой‑то высокопоставленный колчаковский генерал, возможно, начштаба или командующий Екатерингбургской группировкой. Еще ниже стояли слова: «Наглый, ничем не прикрытый цинизм! Полное расхождение между словом и делом!» И как раз эти, начертанные с особым нажимом после даты и подписи слова красноречивее всего свидетельствовали о том, что все подлинно, никакой подтасовки, и о том, какие чувства испытывали, читая обнаруженный у убитого или захваченного в плен товарища Евдокимова такой вот документ.