Вдоль дороги стали регулярно попадаться верблюды. Закутанные в синее или черное берберы вели их под уздцы или ехали на них верхом. Я видел женщин с татуировками на лицах. Они тоже носят черное или синее — это цвета племени. И еще кое на кого я обратил внимание в монотонной пустыне, где, проехав тридцать миль, мы не встретили ничего, на чем отдохнул бы глаз, — ни дома, ни деревца, ни травинки. Прямо у дороги сидели одинокие люди. Просто сидели и смотрели. Они забрались в такую несусветную даль только для того, чтобы сидеть и смотреть. Мимо них на скорости восемьдесят миль в час проезжали легковые автомобили и грузовики, и никто ни разу не притормозил. Эти люди в лохмотьях не просили милостыню, не махали водителям рукой, они даже не поднимали глаз. Просто сидели и бесстрастно наблюдали, как современный мир с ревом проносится мимо в клубах пыли.
У Абдула была только одна кассета — «Величайшие хиты Джуди Коллинз». Я попытался уснуть. Я пробовал отключиться, но в конце концов неумолимые трели и переливы песни «Both Sides Now» едва не довели меня до истерики. Кажется, дорога на Рисани никогда не кончится — особенно если тебя сопровождает пение Джуди. Пейзаж менялся: от непрерывной красной каменистой пустыни до захватывающих дух марсианских холмов, валов, глубоких канав с пересохшими руслами, утесов. Но, в основном, это была просто грязь. Временами, выглянув в окно, вообще не верилось, что ты на земле. Ни одной живой души. Иногда, очень редко, попадался глиняный карьер: местность, изрытая глубокими рвами, — чтобы добывать строительный материал. Бродили несколько жалких коз. И в довершение царящей здесь бессмыслицы владельцы участков нагромоздили из камней, размером с бейсбольный мяч, изгороди, отгораживая таким образом пустоту от пустоты. Ни воды, ни деревьев, ни животных — и тем не менее здесь, среди скал, которые тоже казались весьма недружелюбными, жили люди. Наконец показался Рисани, выжженный солнцем, пыльный, неряшливый городок с грязными улицами и взъерошенными жителями. Мы поселились в «лучшей» гостинице, имитировавшей казбах из глины и шлакоблоков: знакомая «тарелка» электрообогревателя, продавленная кровать, заляпанный известкой раструб душа. По крайней мере, в холле продавалось пиво и кормили всегдашними таджином, кускусом и мясом брошетт.
Я-то приехал в Рисани за мешви , зажаренным целиком ягненком, который играл столь важную роль в моих фантазиях. Заранее, по телефону, было договорено насчет группы туарегов, профессиональных проводников по пескам Мерзуги. Но переговорив по своему обшарпанному мобильнику, Абдул сказал мне, что на завтрашний обед в пустыне нам подадут «что-то особенное». Я уже знал, что это значит: таджин, кускус и брошетт. Я был в ярости. Не затем я проделал столь долгий путь, чтобы снова есть кускус. Это я мог съесть прямо в гостинице, как японские и немецкие туристы. Я приехал сюда за целиком зажаренным барашком, барашком по-берберски, мне хотелось рвать его жирное мясо руками, сидя у костра с «синими людьми». Мне нужно, чтобы целый ягненок, хрустящий и соблазнительный, лежал передо мною. «Но, но… — выдавил я, — я хочу мешви! Я просил мешви!» Абдул покачал головой, нажал кнопку на своем телефоне, еще немного поговорил по-арабски, потом сказал: «У них нету целый ягненок. Если хотите, мы можем принести с собой».
— Отлично! — рявкнул я. — Перезвоните им. Скажите, что завтра утром мы пойдем на рынок, купим целого ягненка, уже освежеванного. Мы погрузим его в багажник нашей машины и привезем им. Все, что от них потребуется, — это осуществить этот свой обряд вуду, то есть зажарить ягненка.
План был такой: встать пораньше, заехать на рынок, купить ягненка и все, что потребуется к нему, погрузить в багажник взятого напрокат «лендровера» и скорее мчаться в пустыню, пока мясо не протухло.
Абдул явно сомневался в успехе, а я не понимал почему.
На следующее утро мы, как и планировали, приехали на рынок. С мясным фаршем, овощами и сухими ингредиентами проблем не возникло. А вот купить ягненка оказалось не так-то просто. В конце кишащего мухами мясного ряда золотозубый мясник выслушал нашу просьбу, открыл свой давно не работающий холодильник пятидесятых годов и достал жалкую баранью ногу, весьма неряшливо отрезанную и сочащуюся кровью.
— У него только одна нога, — сказал Абдул.
— Вижу, — раздраженно ответил я. — Скажите ему, что мне нужен целый ягненок. Спросите, где я могу купить целого ягненка.
— Сегодня плохой день, — сказал Абдул. — Овец привозят по понедельникам. Сегодня среда. Сегодня ягненок — нету.
— Спросите… Может, у него есть знакомые. У кого можно купить целого ягненка? — сказал я. — Я заплачу. Я не собираюсь торговаться. Мне, черт возьми, нужен целый ягненок: ноги, туловище, шея и яички. Весь целиком.
Абдул разразился длинным и, видимо, содержательным монологом, который, судя по всему, очень заинтересовал продавца, потому что тот изумленно поднял брови. Должно быть, Абдул сказал примерно следующее: «Видишь этого тупого американца рядом со мной? У него вообще нет мозгов! Он готов отвалить кучу денег за целого ягненка. Если подсуетишься, мы с тобой оба хорошо заработаем».
Беседа становилась все более и более оживленной, переговоры шли полным ходом. По грязным, замусоренным проходам рынка к нам стали подтягиваться люди. Они вступали в разговор, предлагали свои варианты решения проблемы и, судя по всему, сразу оговаривали и причитающуюся им долю.
— Он говорит — сто долларов, — сказал Абдул, и чувствовалось, что он все-таки не уверен, что я решусь на такую сумму.
— Идет, — без колебаний согласился я. Это было не намного выше нью-йоркских цен, а когда еще доведется попробовать ягненка, зажаренного целиком, да еще в Сахаре.
Мясник оставил свой прилавок и повел нас по пыльным, выжженным улицам, по лабиринту, который, казалось, никогда не кончится. Люди подходили к окнам посмотреть на странную процессию, состоящую из американцев, марокканцев и, главное, людей с телекамерами. К нам присоединялись по пути дети и собаки. Первые попрошайничали, вторые лаяли, и те, и другие поднимали тучи пыли. Рядом со мной, слева, шел улыбающийся человек с огромным, угрожающим тесаком в руке. Он улыбнулся мне и ободряюще поднял большой палец вверх. Теперь я начинал понимать, чем это пахнет — полакомиться парной бараниной в Рисани.
Наконец мы подошли к низенькому сараю, вокруг которого ходили диковатые и грязноватые овцы. Компания наша сократилась до четырех человек и телеоператоров. Все лишние отсеялись по пути. Мясник, его помощник, Абдул и я протиснулись в крошечный хлев из глины и соломы. Овцы в панике уносили ноги и при этом немилосердно толкали нас. Выбрали барашка пожирнее, схватили его за шкирку. Абдул пощупал его ляжку, потом бока, и начался новый раунд переговоров. Наконец консенсус был достигнут, и несчастное, упирающееся животное выволокли на залитую солнцем улицу. Там нас ждал человек с ведром воды и веревкой. Я смотрел, как несчастную жертву грубо разворачивают в сторону Мекки, и меня подташнивало. Человек с ножом наклонился и без церемоний, мгновенно перерезал барашку горло.
Это было быстрое, глубокое и сильное движение. Если бы, допустим, меня приговорили именно к такой смерти, я бы не стал искать более умелого палача. Животное повалилось набок, из горла хлестала кровь. Оно даже не успело пикнуть от боли. Я прекрасно мог видеть его перерезанную трахею — черт возьми, он почти отрезал ему голову! И все же барашек продолжал дышать и подергивался. Палач разговаривал с окружающими, а сам придерживал голову жертвы ногой.