— Может, — спокойно возразил Трубецкой. — И позволит еще не такое. Я вот даже хотел приспособить мужиков скальпы снимать с наполеоновских воинов…
— Простите, что?
— Скальпы. Североамериканские дикари, именуемые индейцами, в знак своей победы над врагом имеют обычай сни… сдирать с головы убитого… или раненого, а иногда даже с живого и невредимого кожу с волосами, высушивать и носить при себе в качестве доказательства своего мужества и удачливости в бою.
На лице Бенкендорфа проступило недоверие. Нет, наверняка этот молодой человек шутит, неудачно, нелепо…
— А вы разве не знали про этот обычай? — изобразил на лице удивление Трубецкой. — Англичане, представьте себе, в своих Североамериканских колониях… да и французы в Канаде, если не ошибаюсь, установили даже плату за скальп. Причем независимо от того, скальп ли это мужчины, женщины или ребенка — все в одну цену. И английские охотники, так же как и французские… да и все желающие, в конце концов, неплохо зарабатывают на этом промысле. Повешенным француза не испугаешь. Даже обезглавленным телом, представьте себе, не испугаешь… Как испугать солдата отрубленной головой, если всего лет двадцать назад у него в стране в каждом городе на площади гильотина стояла, секла головы дворянам. Или с гастролями путешествовала по провинции. Думаете, солдаты армии, которая казнила всех, взятых в плен в Яффе, имеют иллюзии по поводу законов войны? Солдата нужно испугать, как следует испугать, сделать так, чтобы он понял: бояться нужно не капрала с палкой, не военного трибунала с расстрелом и даже не порки до смерти, что сейчас практикует Великая Армия. Чтобы его проняло до самых костей, до мозга костей, чтобы он был готов нарушить присягу и приказ, был готов бежать прочь, даже стрелять в своего командира, если тот будет настаивать на своем приказе…
Трубецкой замолчал, увидев, что полковник не отрываясь смотрит на его правую руку.
Черт, подумал Трубецкой. А ведь тело начинает приобретать привычки нового хозяина. Сам того не замечая, Трубецкой, произнося свою речь, вертел в руке нож — простой крестьянский нож с потемневшей деревянной ручкой и черным, тронутым ржавчиной, лезвием.
Прямой хват, обратный, уход в ладонь, проворот через кисть, снова прямой хват, перетекание между пальцами… Это упражнение неплохо разрабатывает руку и пальцы, обеспечивает привыкание руки к оружию. Только со стороны оно смотрится несколько неприятно. Если даже флигель-адъютант когда-нибудь и видел подобное, то никак не мог ожидать в исполнении молодого человека из приличной, родовитой семьи, гвардейского офицера… Да нет, не видел Бенкендорф такого. Ну разве что в исполнении жонглера. Хотя, скорее всего, тутошние жонглеры боевые фокусы с холодным оружием не демонстрируют.
Трубецкой сделал быстрое движение рукой — нож воткнулся в ствол березы в пяти шагах от него.
— Однако, — сказал Бенкендорф. — Это тоже североамериканские дикари так умеют?
— Нет, они не умеют. Я умею. Знаете, может оказаться полезным.
Со стороны деревни послышались голоса, что-то говорил ротмистр, ему возражал низкий бас Афанасия. Чуев пытался что-то запретить, а кузнец возражал и не соглашался.
— Да занят Сергей Петрович! — почти выкрикнул ротмистр.
— А нужно мне с ним поговорить. От обчества, значит, — прогудел Афанасий. — Ждать тут не годится.
— Ладно, черт с тобой. Я только спрошу у князя…
— Пусть подойдет! — крикнул Трубецкой, не дожидаясь гусара, и пояснил полковнику вполголоса: — Лучше согласиться. Афанасий мужик умный, уважаемый, но упрямый… Если что решил, то…
Афанасий остановился в нескольких шагах от барина и его гостя, снял шапку.
— День добрый, Сергей Петрович, и вам здравствовать, простите, не знаю имени, ваше превосходительство.
Аксельбанты и эполеты Бенкендорфа произвели даже на кузнеца некоторое впечатление, раз он выдавил из себя это «ваше превосходительство».
— Что, Афанасий? — Трубецкой встал с травы, демонстрируя толику уважения к мужику. Да и спину нужно было распрямить — затекла.
— Так я об Силантии, Сергей Петрович… — Афанасий переступил с ноги на ногу и оглянулся на мужиков, стоявших поодаль.
— Ну помер Силанитий, так что?
— Так схоронить его нужно…
— Так схороните.
Афанасий вздохнул и снова оглянулся.
— Так по-христиански нужно, чтобы с батюшкой… Хоть и был Силантий распоследний дурень и сквалыга, только и его нельзя как падаль бросать. Отпеть надоть…
— Нужно. Так что прикажешь делать? Нет у меня священника, сам знаешь… И в деревне нет, только в Гостищеве церковь, там батюшка… Только и французы там, сам знаешь.
— Знаю, Сергей Петрович. Только батюшка все одно нужон. А куда дальше ехать, к монастырю, опять же, так не довезем Силантия, жарко, сгниет по дороге.
— Так что ты предлагаешь, Афанасий?
— Так разрешите, Сергей Петрович, мы за батюшкой в Гостищево съездим. К ночи как раз поспеем, его заберем и к утру будем здесь, как положено, на третий день Силантия и похороним.
— А батюшка поедет?
— А его кто спросит?
— Тоже верно. А в Гостищеве не тот ли батюшка, что за здравие французского императора служил?
— Тот, отец Епифаний, — кивнул кузнец. — И Прокл Кузьмич, староста тамошний, французов хлебом-солью встречал да к господскому дому провел, грабить помогал.
— Даже так… — протянул Трубецкой, почесал ногтем висок и краем глаза посмотрел на Бенкендорфа. — Ну, значит, за батюшкой съездить нужно. Вы его только не сильно помните, все ж таки священного чина особа…
Афанасий кивнул, не моргнув глазом.
— Рот, ясное дело, лучше заткнуть, чтобы не закричал с перепуга, а чтобы больше по дороге не бить, смотрите у меня!
— По дороге — не бить, — повторил Афанасий, сделав ударение на «по дороге».
— А у Прокла Кузьмича семья большая?
— Жена, детей пятеро.
— А дом где стоит, на краю села или в середине?
— Так на краю, на горе поставил новый дом. Хорошая изба, пятистенок. И окна даже со стеклом, во как!
— Так, значит, батюшку привезти сюда, а старосту, чтобы два раза не ездить… Ну, повесить его, что ли… К господскому дому, говоришь, водил?
— И показывал, куда тамошний барин свое добро прятал, все выдал, ирод.
— Значит — повесить. Жену и детей из дому вывести, да дом…
— Не, жалко дома, — возразил Афанасий. — И вдову с детьми чего на улице оставлять? Жалко. А Прокла Кузьмича мы повесим, не сомневайтесь. Там у них на околице и осина имеется подходящая.
— Значит, так тому и быть, — подвел итог Трубецкой. — Что еще?
— Еще… — Афанасий в который раз оглянулся на мужиков. — Мы тут вещички Силантия глянули… Покойничку они-то ни к чему, разве что вдове его что сгодится… Так он это… Вор он, Сергей Петрович. Супротив обчества вор. Мы у него в котомке в онучах чистых, что про запас держал, нашли, значит… Медью два рубля нашли, серебром шышнадцать рублей да золотом еще. Не знаю сколько, французское золото… И вот еще…