— Так, — чуть помедлив, ответил Бенкендорф.
— А если я, предположим, школы соберусь открывать? У меня вот мальчишки в отряде — умницы, толковые, все прямо на лету схватывают, только вот читать-писать не умеют. И ничего им в этой жизни не светит, Александр Христофорович. Могут попытаться выслужить дворянство в армии… Полагаете, это легко? По торговой части пристроиться? Так они крепостные, между прочим. А если я захочу таких собрать, да в школы, да потом за границу на учебу отправить, чтобы инженерами да учеными сюда вернулись… Мне это позволят? Университет создать не императорский, а по европейскому образцу — вольный, на самоуправлении… Разрешат? Не станут расспрашивать да выяснять: а зачем? Уж не умышляет ли Сергей Петрович Трубецкой чего-то скверного, богопротивного? Разговоров у нас много о благе народном, а после войны — еще больше будет, уж вы мне поверьте. Молодежь в заграничном походе такого в Европе насмотрится, таких идей нахватается, что… И начнут мечтать Россию переделать. Со своим диким умом да к просвещению и свободе Отечество привести захотят. До крови, не дай бог, дойдет. Пугачевский бунт детской шалостью покажется, Смутное время — волшебным приключением…
— Сколько вам лет? — неожиданно прервал Трубецкого Бенкендорф.
— Родился в тысяча семьсот девяностом году августа двадцать девятого дня, — без запинки ответил Трубецкой. — Выходит — скоро двадцать два. Да вы и сами наверняка про меня все знаете.
— Вы говорите и ведете себя как человек значительно старший. Я слушаю вас и ловлю себя на мысли, что разговариваю с человеком куда старше и опытнее меня. Хотя ничего нового и необычного вы вроде бы и не сказали. Разве что о революции в России… Не верится мне, что такое возможно.
— И вы полностью отрицаете такую возможность?
— Нет, наверное. Нельзя ни в чем быть уверенным. Но и в том, что вы собираетесь на войне добыть богатства, посредством которых Россию желаете преобразить… Тоже ведь нельзя быть уверенным. Ведь так? Слишком уж вы экстравагантный способ выбрали.
— И все-таки я полагаю, что у меня получится.
— Миллионы найти?
— И это тоже. Война дает шанс, Александр Христофорович. Давайте мы к этому вопросу вернемся после войны. Году так к пятнадцатому…
— Полагаете, война столько продлится?
— А сами посудите: Наполеона из России выбить раньше, чем до Рождества, не получится. Так? — Трубецкой допил чай и поставил пустую чашку на землю.
— Так.
— Затем придется идти в Европу. До Парижа от границы полторы тысячи верст, да не просто прогулки, а боев. Год, считайте, не меньше, пока немцы спохватятся да против Наполеона выступят, австрийцы. Получается, что только к четырнадцатому году мы в Париже будем. Ну и на все возможные неожиданности добавим еще месяцев шесть. Получается, в июне тысяча восемьсот пятнадцатого года все и закончится. Вы еще в нынешнем июле станете генералом, а там, глядишь, генерал-адьютантом, а я…
— А вы — богатым человеком, — со странной интонацией в голосе сказал Бенкендорф.
— А я — богатым человеком, — подтвердил Трубецкой. — И вот тогда мы встретимся и продолжим наш разговор. И если к тому моменту вы сочтете, что я достоин вашего общения, то…
— Человек, который во время войны приобретет состояние… на трофеях?
— На военной добыче, я надеюсь. Монастырей и обывателей я грабить не буду, а если полковую казну французскую добуду — так почему и нет?
— Чтобы таким образом миллион собрать, много придется полковых денежных ящиков вскрыть…
— У французов полков много, — улыбнулся Трубецкой. — Я буду очень стараться. Но хочу, чтобы вы знали: не ради собственной наживы. Пока прошу поверить, а потом… потом надеюсь делом доказать и вас в союзники привлечь. Не за деньги, упаси бог!
— И что же вы сейчас просите? Авансом?
— Помощи прошу. Мне оружие нужно специфическое. Егерские штуцеры нужны, может, сотня, может — больше. Порох нужен. У французов мы его отбираем, но мне нужно много. Сразу много. Еще нужно отпущение грехов тех солдат и даже офицеров, которые в моем отряде воевать будут. Чтобы все, что мы сделаем, на мне было.
— И много у вас сейчас военных? Откуда?
— Пять человек гусар, десятка два пленных мы освободили из разных полков. Два испанца, Родриго и Хосе, к нам после боя прибились, говорили, что и остальные испанцы тоже хотели к нашим перебежать, да все не получается. Поляк, мальчишка, Томаш Бочанек.
— Поляк? Странно… Они к нам не очень расположены… Вы слышали, что рекруты, набранные в Литве, разбежались, многие к Понятовскому служить пошли…
— Слышал. Знаю. Да и Томаш не очень русских жалует, только он французов больше ненавидит. Мы беднягу в самый последний момент из петли вынули. Мародеры в его деревню пришли за провиантом, им попытались не дать… Ну и пошло… Семью Томаша мы спасти не успели — мать, отца, сестер, а его… Вот он и мстит. Что после войны делать станет — не знаю. Может, начнет против русских воевать. Или успокоится. Или я его отсюда уведу, к делу приставлю…
Солнце уже село за деревья, почти совсем стемнело.
— Вам пора, наверное, — сказал Трубецкой. — Если переночевать не решите.
— Не решу. Должен прибыть вовремя, без опоздания. Последний вопрос, если разрешите… Сергей Петрович.
— Да, конечно.
— Я видел девушку. На вид — не крестьянка. Вон там стояла, возле забора. Кто это?
— А что? — быстро спросил Трубецкой.
— Ходят слухи, что вы насильно увезли дочь поветового маршалка, похитили и удерживаете возле себя…
— Александра Комарницкая, — сказал Трубецкой. — Да, увез. Нет, не удерживаю. Если вы сможете уговорить ее уехать с вами — буду признателен.
— Что так? Романтическая история?
— Скорее трагическая. И если вы хотите узнать подробности — спросите у нее. Я велю ее позвать…
— Может, лучше я сам к ней схожу? Все-таки шляхтянка, известного рода…
— Ее позовут. — Трубецкой встал, огляделся, заметил в тени силуэт. — Кто там? Егорка? Позови Александру сюда. Скажи — я прошу и гость наш, полковник Бенкендорф, тоже просит.
Бенкендорф встал, поднял с земли свой плащ, встряхнул и набросил на плечи. Полковник и князь молча стояли рядом, пока из деревни не пришла Александра. Егорка подвел ее за руку к Трубецкому и отошел.
— Добрый вечер, — сказал полковник. — Разрешите представиться — Александр Христофорович Бенкендорф…
— Очень приятно, — ответила Александра, глядя куда-то мимо Бенкендорфа. — Вы к нам надолго?
— Нет. Уже нужно уезжать…
— Счастливого пути.
Голос у девушки был мелодичным, а легкий акцент придавал ему какое-то непонятное очарование, мягкость и душевность. А глаза… даже в надвигающихся сумерках был виден их необыкновенно яркий и глубокий зеленый цвет.