— Ох, черт… — сказал Вадим. Они пошли одновременно, застряв в проходе.
Первая дверь в нише оставалась запертой, а другую он и не трогал, решив, что она тоже заперта. С Валюшей этот номер не прошел: девочка была дотошная, подергала все ручки. На ее беду вторая дверь раскрылась.
Когда Вадим с Борькой приблизились к нише, за дверью царил трам-тарарам. Гремели пустые ведра, падали бидоны. Потом из темноты на корточках выползла Валюша. В таком состоянии эту девочку Вадим еще не видел. Шапка набекрень, курточка порвана, мордашка белесая от ужаса. Слезы ручьем, кровь из носа… По спине волочилась швабра.
— Живая — обрадовался Вадим. Не сговариваясь, они схватили ее под мышки, установили на дрожащие ноги. Безумие поселилось в детских глазах.
— М-да, — покачал головой Вадим. — Ужас недели ты у нас, Валюша.
— У тебя видок, словно ты в Чечне побывала, — добавил Борька.
— Т-т-там, — кое-как произнесла Валюша и ткнула пальцем в чернеющий проем.
— Мы уже поняли, — вздохнул Вадим. Не мышка серая испугала девчонку — из проема явственно тянуло сладким…
Комната оказалась банальной подсобкой. Три ведра, швабра, дырявые молочные бидоны (сколько они тут лежат?), щетка на длинной рукоятке. На стене — выключатель, активирующий мутную лампочку «двадцатипятку». Груда тряпок, мусорные корзины. В углу — четверо неизвестных…
Трое были завернуты в целлофановую пленку и лежали, по-видимому, долго. «Около суток», — прикинул Борька на глазок, — «запашок есть, но разлагаться еще не начали». Затаив дыхание, Вадим отогнул целлофан. Мужчине было около сорока, он имел высокий лоб, правильный интеллигентный профиль и был одет в белый халат (двое других — тоже в халатах). Бурое пятно в левой части груди указывало на то, что человек умер мгновенно, от пули. Как, впрочем, и остальные собратья по «цеху». Четвертый представлял отдельный интерес. По циничному выражению Уралова, этот кадр совсем недавно перешел в качественно иную — неживую — материю. То есть «свежачок», не успел остыть. Борька потрогал желтоватое запястье и задумчиво проинформировал:
— Комнатная температура. Минут сорок назад бегал, как огурчик. Или час. Жаль вот, помер. А помер человек не самой приятной смертью — ему перерезали горло.
— Заманили в подсобку, — предложил версию Вадим, — тут и полоснули, чтобы тяжести не таскать и пол не скоблить.
— Логично, — согласился Борька, — а тебе не кажется, что возникает целый ряд вопросов?
Возникала масса вопросов, но о них пока помалкивали. Последнему из «четырех неизвестных» на вид было лет 35–40. Он лежал отдельно от прочих, весь в крови, на шее темнел вздутый рубец. Темнорусый, с искаженным лицом славянского типа. Одет в кожаную жилетку, потертые джинсы. Лобная часть черепа — средних размеров, но вполне достаточная, чтобы отгадать лежащий в «гостиной» сканворд. А также полистать на досуге иллюстрированные «мушкетерские» журналы типа «XXL»…
Первым из царствия мертвых попятился Вадим (Валюша и не заходила): от сладковатого запаха мертвечины всерьез подташнивало. Он присоединился к девочке — она стояла в пустой комнате и с беспомощным видом обнимала себя за плечи. Борька тоже не задержался — для долгого пребывания в комнате, набитой мертвецами, нужно быть большим любителем этого дела. Он закрыл за собой дверь и быстро перекрестился. В лице Уралов почти не изменился, но был чертовски бледен. Бескровная синева покрывала не только лицо и губы Борьки, но также большую часть черепа и даже кончики ушей.
— Что-то вы, ребята, маринованные какие-то, — он попробовал улыбнуться, но улыбка получилась зловещей. — Бросайте это дело… Ты в порядке, лилипутка? — приобнял он Валюшу. Девочка поежилась.
— Чувствительно…
— Ну все, хватит на сегодня острых ощущений, — решился Вадим, — удаляемся спать. Утро вечера мудренее.
— А приятными снами мы себя на остаток ночи обеспечили, — подмигнул Борька.
— Подождите, — встрепенулась Валюша. — У этого… в кожаной жилетке… Я видела с порога — у него на шее справа родовое пятно.
— Родимое, — поправил Борька.
— Ну и что? — удивился Вадим. Пятно у покойника действительно имелось — большое, неровное, размером с пятирублевую монету. Между шеей и костью челюсти.
— Я сегодня видела человека с таким пятном… В лицо его не узнать — оно искажено. Но пятно — это такая редкость… Это шофер автобуса.
— Мать моя женщина, — тихо ахнул Борька. — А ведь малеха права… Блин, Вадим, мы с тобой лопухи конкретные! Ну, точно, жилетка на молниях, я еще обратил внимание, поскольку именно такую же порвал в гараже летом, пришлось выбросить. Вот тебе и ответ на вопрос — куда подевался этот хрен с горы!
— Валюша, — пробормотал Вадим, — ты умница, деточка. Иди же на кухню и включи чайник. Будем кофе пить.
— А мы спать не будем? — спросила Валюша и брови у нее дрогнули.
— Лично я бы выпил чего-нибудь покрепче, — проворчал Уралов, — за новые открывшиеся обстоятельства, позволяющие считать наше дело окончательно безнадежным. Я видел в холодильнике какую-то бутылку. Валюша, ласточка…
Вадим поежился — словно холодом подуло.
А потом — после бессонницы, курения в холле, согревания дрожащей Валюши — настало тоскливое утро. Вадим забылся перед рассветом, женщина и девочка оставили его в покое, а когда в одиннадцать с минутами в состоянии легкой качки он спустился в столовую, мятый народ уже сидел вокруг стола и откровенно тосковал. Не вдохновляла даже «трофейная» колбаса, которую кромсал Борька. Судя по кислым физиономиям, народ был примерно в курсе происходящего (желающие убедиться в подлинности находок, возможно, поднялись наверх с экскурсоводом).
— Какая непринужденная обстановка, — проговорил Вадим, волоком подвигая стул. — Я тут ничего не пропустил?
Опасения Кати насчет «десяти негритят» — безосновательные, но берущие за душу — пока не подтвердились. Все были живы, хотя и не лучились от этого факта. Последним «негритенком», присоединившимся к компании, был он — Вадим.
— У тебя бровь расцарапана, — хмуро поведала Жанна. — Надеюсь, тебе сказали.
— Валентина раздухарилась, — охотно пояснил Борька, ловко орудуя ножом. — Она этой ночью где только не побывала. Фигаро здесь, Фигаро там…
— А ты нам свечку держал? — возмутилась Валюша. Вадим чуть не поперхнулся от такой заявочки — хоть стой, хоть падай. У народа по понятным причинам чувство юмора «ушло на базу», могут и не понять.
Но все тоскливо молчали. Впрочем, каждый по-своему. Валюша сжимала губки — совсем как взрослая, готовая парировать молотом любую безобидную шутку в свой адрес. Прошедшая ночь неважно отразилась на девочке. Глазки потускнели, вокруг них — круги. В уголках губ залегли морщинки, превратившие ребенка в какую-то кукольную старушку из театра лилипутов. Но Валюша держалась, что не могло не вызывать уважения.