Безвременье.
…Громадная, искореженная ракетным обстрелом корма «Шивы» нависает прямо над кабиной его корвета, столкновение кажется неизбежным…
Безвременье.
…Лицо Анны… Откуда?!
Безвременье.
…Черный, добротный, пустой космос вдруг краснеет, наполняется движением, оранжевыми нитями…
Безвременье.
Его корвет вращался близ центра релятивистского катаклизма, как щепка в водовороте.
Вместе с ним кружились две половины «Шивы» и миллионы крошечных обломков, вещиц, частиц, выпотрошенных из корабля при его разрушении.
Потом прошел протуберанец.
Потом его подобрал крейсер «Бородин».
В общей сложности он пробыл на борту потерявшего управление корвета семнадцать часов.
Из них ему запомнились хорошо если семнадцать мгновений.
Они сидели с капитаном Сверчевским в кают-компании.
— Вас спас случай, — сказал капитан. — Вы были на оси прохождения протуберанца. Радиация у вас была такой, что сталь превращалась в черную рыхлую губку. Но ваш корвет был экранирован кормой «Шивы». От нее мало что осталось… А на вашем скафандре даже контрольная полоска не покраснела!
— К черту контрольную полоску, — Матвей слабо улыбнулся. — Я слышал, «Речников» нашли?
— Да. То, что куча спасательных кораблей не могла отыскать две недели, нашлось при помощи орбитального телескопа за одну минуту, — сказал капитан. — Когда протуберанец подходил к Венере, он создал светлый фон, на котором сразу же обозначилась контрастная точка — изуродованный, мертвый «Речников».
— Но там нет Анны, — Матвей скорее утверждал, чем спрашивал.
— Там нет никого, — подтвердил Сверчевский. — Команда криминалистов, высаженная на «Речникова», установила, что корабль был захвачен группой из восьми боевиков. Трое погибли при взрыве гравитронов, во время возни с контейнерами. Остальные покинули корабль вместе с пленными пассажирами. С тех пор «Речников» окончательно разгерметизирован и совершенно мертв.
— И с «Шивы», конечно, ни одного спасшегося?
— Ни одного. Все убиты радиацией.
— Как там Венера? — спросил Матвей. Теперь, после колоссального напряжения последних суток, ему вдруг стало все равно, но не спросить он не мог.
— Вы можете собой гордиться, — Сверчевский оживился. — Конечно, протуберанец можно было направить и поточнее… Атмосферы сохранилось чуть больше, чем хотелось бы… Но господин Гумилев уверял, что для первого, пристрелочного эксперимента результаты отличные. По крайней мере ему есть что показать невеждам инвесторам!.. Да, и чуть было не забыл: пока вы смотрели сны в медотсеке, вам пришла радиограмма со станции «Уют-5».
— Радиограмма?
— Да, вот она, — Сверчевский протянул ему распечатку.
Матвей прочел:
«Исинка — лейтенанту Гумилеву.
Идентифицированы оба неизвестных, имевших контакт с А. Петровской в холле гостиницы на базе «Уют-5».
Один является ее бывшим одногруппником Б. В. Горюновым.
Другой — названный в разговоре Крокусом — его приятель, К. Т. Алтунин. Крокус — настоящее имя, а не прозвище, как было бы естественно предположить.
Через запросы родителям Петровской удалось установить, что Алтунин одно время считался главным претендентом на руку и сердце Анны.
Предполагаю, что Горюнов и Алтунин никак не связаны с делом о захвате планетолета «Капитан Юрий Речников»».
Что ж, кратко и по существу…
Матвей тяжело вздохнул.
Итак, даже эта крошечная зацепка с неприятным разговором Анны на борту «Уюта-5» оказалась вовсе не зацепкой…
«Похоже, в расследовании можно ставить жирную точку и возвращаться на «Славу». Мертвый, выстуженный «Речников» найден, а на большее претендовать пока не приходится», — с горькой досадой побежденного подумал Матвей.
Когда Матвей окончательно осознал, что Анны больше нет с ним и найти ее совершенно не представляется возможным, точнее, когда это осознала его медлительная душа, он впал в состояние, которое и депрессией-то не назвать.
Он словно бы заснул наяву.
То есть с точки зрения внешнего наблюдателя все находилось в рамках социальной нормы: он прилежно нес службу, ел, спал, говорил с товарищами. Но все это было как в тумане — медленно, бесцельно.
Будто бы кто-то пришел и вынул из него, Матвея, батарейки.
Вдруг оказалось, что недолгие месяцы знакомства с этой дивной, ни на одну прежнюю знакомую Матвея не похожей, русоволосой красавицей внесли в жизнь Матвея столько внутреннего смысла, что расставание с источником этого смысла казалось не менее чем моральной катастрофой.
«Как жить без Анны, если сама жизнь есть Анна? Анна равно жизнь. Если нет Анны — нет жизни».
Чтобы видеть хотя бы призрак Анны, Матвей ходил к ее родителям.
Убитые общим горем, они сидели молча над остывающим чаем. Все это было крайне тягостно. Но Матвей не прекращал эти визиты — не то из чистого мазохизма, не то из чистого гуманизма, ведь разделенное горе — это вроде как половина горя, так? Пусть даже и невыносимая половина.
Трижды Матвей посещал «Террикончик», с которой началось их знакомство. Скульптуры из твердого воздуха выгибались с прежней идиотской глубокомысленностью, а скульптуры из сахара казались какими-то оплывшими. Как видно, не одна Анна их тайком дегустировала…
Не менее пяти раз Матвей был в городском парке.
А уж на стоянке цеппелинов, где он признался Анне в любви…
С невеселыми мыслями о самоубийстве Матвей пришел к генералу Белову.
— Я прошу о новом назначении! — тихим голосом сломленного человека сказал он.
Генерал Белов поднял на него свои холодные серо-голубые глаза. А Матвей продолжал:
— Да-да… Мне нужно что-то поменять… Вы не подумайте, это все не потому, что я… — Матвей мучительно сжал виски пальцами. Ему было физически трудно говорить.
— Это из-за Анны Петровской, я понимаю, — кивнул Белов.
— В общем… Прошу вас перевести меня на Градус Забвения. В «дивизион смертников».
Повисла пауза. Генерал Белов встал из-за стола и сделал несколько шагов к окну, которое смотрело в самое сердце оранжереи, где со скрупулезной точностью было воссоздано несколько соток Беловежской пущи. Матвей понимал: сейчас Белов зол, очень зол. Но пройдет минута, и он овладеет своими эмоциями.
— Ты в своем уме, Матвей? — сказал Белов не оборачиваясь. — Ты понимаешь, что твоя карьера… что твоей карьере… — Белов запнулся и сложил руки на груди.
— Да плевать мне на карьеру! — равнодушным голосом сказал Матвей. В его глазах блестели непрошеные слезы.