Оказалось, как раз под тем сиденьем, на котором восседала Ба, загорелся аккумулятор.

В другой раз, опять с Ба, нас стукнула сзади «Волга», в которой ехал важный толстый священник с большой бородой. Встретить попа — и так дурная примета, а уж если едешь с Ба…

В общем, они оторвали у нас глушитель, и всю остальную дорогу до дома — считай, пол-Москвы — на нас не только прохожие оглядывались, но люди даже из автобусов и троллейбусов высовывались, бросались к окнам домов, с таким ревом мы ехали. Когда нас стукнуло, у Ма голова так откинулась назад, что чуть совсем не оторвалась. У нее потом шея две недели болела, но она не жаловалась, потому что, по мнению Па, когда ему приходилось вести машину, во всем и всегда была виновата Ма — «сама напросилась».

Поэтому в Пушкино и на дачу мы чаще всего ездили на электричке.

Пушкино

Пушкино — это место, которое Па и Тарь любят больше всего на свете, это их малая родина, родительский дом, начало начал. Там они выросли. Там же, в Пушкино, кроме родителей Па и Таря — бабы Сони и деда Левы — жила еще большая родня, и у всех были дети: у тети Стеры — трое, Соня, Вова и Женя, у дяди Давида — Аня и Гриша, у дяди Гриши — Нора. Летом приезжали еще племянницы из Москвы — Лена и Клара.

Вот такая компания!

Сейчас они все выросли, у всех свои семьи, и когда они приходят к нам в гости, Рыжуша все время ждет, не начнут ли они вспоминать свое детство, она обожает эти рассказы, слушает, раскрыв рот, и весело смеется со всеми вместе.

А вообще-то Пушкино — это городок под Москвой, который во времена их детства был наполовину деревней, наполовину дачным поселком.

Поэтому про свою семью Па шутит, что они, как мужики из сочинения гимназистки Наденьки у Чехова, «жили на даче и зимой и летом».

Их дом был, действительно, бывшей дачей начальника Московской милиции — большой, двухэтажный, деревянный. После того как самого начальника арестовали, дом разделили на несколько квартир.

Вокруг был когда-то огромный двор, даже можно сказать, лесной участок. Дед Лева говорил, что, когда они только туда приехали, во дворе можно было собирать белые грибы. Потом весь дом был распродан, в него въехало восемь семей; большую часть деревьев вырубили и понастроили сараев, в которых жильцы держали запасы продуктов, дров и всякую живность — кур, коров. Но двор все равно остался очень большим.

Все удобства были, конечно, тоже во дворе — и уборная, и вода из колодца. Но это обстоятельство тогда мало кого смущало, особенно основное население дома — детей.

Их было множество, почему-то преимущественно мальчишек. Вот у кого была замечательная жизнь: они могли держать собак, строить голубятни, играть в футбол и волейбол, носиться сломя голову на велосипеде… Одним словом, воля!

Тарь дрессировал Райда — все собаки в семье всегда назывались Райдами. Тарь был очень ловким, он лазил по деревьям, как белка; все спорилось у него в руках, он мог даже подоить корову, если мамы не было дома; но он был ужасный спорщик и драчлив, как петух.

А Па гонял голубей, занимал первые места в велосипедных гонках, был смелым и щедрым, но удержу ни в чем не знал, был вспыльчив и в гневе опасен. Па на два года старше Таря, у них были разные компании и разные занятия. На улице Па всегда выручал забияку Таря, но дома они дрались не на жизнь, а на смерть, в том числе билльярдными киями.

В семье были строжайше запрещены все азартные игры, включая шахматы. Ничего не помогало. Схватка могла начаться из-за любого пустяка и заканчивалась обычно тем, что в бой вмешивалась их бабушка с криком:

— Люди добрые! Они же поубивают друг друга! — Она хватала их за вихры и больно сталкивала лбами. Бабушка была суровая старушка, все в семье относились к ней с большим почтением, и вырываться из ее рук братья не смели.

Наконец жертвой междоусобицы пал чайный сервиз — фамильная гордость! Он всегда красовался на самом видном месте в буфете. Там его и нашел пущенный в драке футбольный мяч.

Но переполнил чашу родительского терпения даже не сервиз, а очередная история с Тарем. Он поклялся во дворе «на спор», что пролежит под мчащейся во весь опор электричкой, и уже улегся между рельсами, когда подоспевший в последнюю минуту Па силой извлек его оттуда, визжащего и упирающегося.

Па сам, лично, мог сколько угодно в драках подвергать риску Тарины жизнь и здоровье, но больше никому этого не позволял, в том числе самому Тарю.

Бедные родители попытались победить это буйство силой искусства: они купили пианино и наняли учителя музыки.

Надо сказать, в доме жили разные люди. Например, верхний сосед был большой шутник. Он любил выловить в колодце чье-то случайно туда упавшее ведро и кричать на весь двор:

— Чье ведро? Чье ведро?

Все хозяйки высовывались из окон, и наконец одна из них опознавала свою потерю:

— Мое! Мое ведро!

Сосед переспрашивал:

— Твое ведро? Ты хорошо посмотрела, Фрума?

— Да мое! Мое! — надрывалась счастливая соседка.

— Твое? Ну и лови его тогда сама! — говорил шутник и бросал ведро обратно в колодец.

У этого добряка тоже были сыновья, целых трое, и он никак не мог допустить, чтобы его дети росли балбесами, пока Па и Тарь будут получать музыкальное образование.

За ним поднялись родители и остальных мальчишек во дворе. Их разгоряченному воображению уже представилась страшная картина: Па и Тарь в шелковых рубашках и бархатных курточках идут через двор с нотными папками под мышкой.

Баба Соня и дед Лева (тогда еще не баба и не дед) были очень добрыми людьми и согласились — пусть приходят все ребята двора, пусть уроки музыки будут общими.

Но святая сила искусства на этот раз дала маху: очень скоро выяснилось, что Тарь не продвинулся дальше «Во поле березонька стояла» одним пальцем, и то исключительно по причине природного любопытства, а Па не продвинулся вообще, вернее не захотел двигать даже одним пальцем.

И учитель музыки как-то постепенно, постепенно пропал.

Однако родители Па и Таря тоже были люди упорные. Они решили, что сыновья должны идти по пути еврейского образования. В семье всегда соблюдались еврейские традиции, но этого не достаточно: еврей должен знать свой язык — иврит — и историю своего народа.

Так в доме появился ребе.

У него был тонкий козлиный голос, и он носил длинное черное пальто. Во дворе жила еще одна еврейская семья, и их трое сыновей, конечно, тоже явились на занятия. Но тут опять взбунтовались родители остальных мальчишек, хотя они и были русскими и даже православными.