Уплотнения в ветре тоже говорят. Клен затихает. Свет, ветер, запах реки образуют над нами прозрачную пирамиду, на вершине которой – Ангел.
……………………………………………………………………………………………
Я открыл для приветствия рот, и ветер загудел во мне, как в пустой бутылке.
Мне стало страшно от ощущения своей пустоты.
Я знаю, что смерть нигде меня не поджидает. Мы неразлучны с ней, путешествуем вдвоем, и каждый пронзительный пейзаж, неожиданное событие или физиологическое состояние я привык оценивать по пригодности слияния с ней. Что если бы здесь и сейчас я умер, было бы это красиво, прилично, или, по моим заслугам и прегрешениям, можно поискать другие места.
Еще в Кэмбридже, когда я увидел Ангела впервые, мне стало понятно, что это высшее достижение жизни. Акме. То есть если тогда умереть не случилось, то случится сейчас.
Тревоги, составляющие мою повседневную жизнь, в сравнении с тем могучим чувством, что настигло меня на Корабельном поле, выглядели жалко и несерьезно. Подобно тому как в крайних своих проявлениях сходятся жар и холод, этот страх был почти что радостью, он стал больше тела, не вмещался в сознание. Так боится душа.
То есть речь идет уже не о смерти, а о том, что за ней следует.
Ангел сделал шаг и плавно скатился по грани пирамиды.
Он находился в отдалении и улыбался, глядя, как я быстро крещусь, стоя на коленях, на корнях Клена.
Ангел тоже перекрестился, прошептал благодарственную молитву. Хозяин поля наконец-то вернулся домой.
Он жестом приказал мне приблизиться. Я повиновался. Ангел обнял меня и сверху покрыл, как епитрахилью, крылом. Его дыхание было чистым и ароматным. Он ничего не сказал, но в голове моей сами собой загорелись четыре слова: Больше ничего не бойся.
И я успокоился. Закрыл глаза и увидел сон:
Моя сестра Марина стоит в воде по пояс, машет мне рукой и с каждым движением все глубже погружается, пока не исчезает совсем. От нее остаётся лишь чистый прозрачный голос, что существует теперь сам по себе и поет, подражая жаворонку:
Полечу на небо, полечу на небо,
Схвачу Бога за бороду,
Юли-юли-юли-юли,
Юли-юлю.
Когда я проснулся, жаворонок из сна порхал перед самым моим лицом, едва не задевая его крыльями. На листе лопуха у Клена лежали лиловые персики, еще сохранившие нездешние ароматы. Должно быть, пока я спал, Ангел наведался в какой-то сад на Востоке. Я разломил персик и понял, что голоден.
Я сидел, опершись спиной о Клен, ел фрукты, грелся на солнышке, и от мысли, что Ангел невидимо где-то рядом, стало совсем хорошо. Как в утробе матери, как в теплой июньской луже, где жизнь существует в той же полноте, что и на Пятый день, когда вода воскишела кишением.
Я был собой, но понимал, что во мне происходит перемена. Я слышал запах мыши под землей, видел ее нору на глубине полуметра, где корни трав цеплялись за влажные камни. Я вдруг понял, что не все растения отбрасывают на поле тень и не все тени происходят от солнечного света. Я мог упереться рукой в ствол дерева и войти в него, не оставив ни царапины на коре, ни трещины в массиве.
И что самое примечательное – эти новые свойства сообщили мне скорее слабость, чем силу. Я ощутил невесомость тела, ненужность движения, и в голове, заглушая скользкие мысли, вертелась птичья Маринина песенка.
Хотя что, в сущности, изменилось? И до появления Ангела я знал, что мы живем среди бесплотных сил. В стволах моих глаз – специальный ограничитель, чтобы нескромно не касаться невидимых при внезапном выстреле из-под ресниц.
Муравей ползет по моей руке. Большого и целого – меня – он не видит. Я могу раздавить его, могу – предложить косточку от персика.
Трава на покосе ничего не знает о косаре.
Многие люди прикасались к Господу, сами не ведая об этом.
В небесах, скорее всего, свободного места гораздо меньше, чем в море или на земле.
Но невидимое должно оставаться невидимым, а тайное – тайным. Нельзя ловить прикосновения крыльев в майском ветре, в кленовых листьях – нельзя читать. Сокрытое – сокрыто нам на пользу, и тот, кто ловит Ангелов на серебро, поймает свою смерть. И все же ещё не родился человек, который не слышал бы музыки Сфер, а тот, с кем не случалось чуда, – беспамятен и неблагодарен.
Человек – не меньше, чем дерево, хотя и не был свидетелем Сотворения, и, переползая по ладони Творца с указательного пальца на средний, не забывай посмотреть вверх, хотя бы затем, чтобы увидеть облака.
Облака – эскизы Всевышнего, в них он искал форму для всех живых существ, а нашёл горние камни.
С облаками сегодня негусто. Небо над полем наполнено первозданной синевой. Отличный день для испытания небесной машины на прочность. Языки протуберанцев лижут с моей кожи земную соль. Сфера гудит от чрезмерной нагрузки, как цикада в зарослях зверобоя. А дежурный механик все прибавляет обороты. Солнце вот-вот взорвется. В такие дни доволен только крестьянин – трава, срезанная по первой росе, к обеду уже подвялится.
Похожие на черепах северные валуны повернулись к реке и кряхтят от жажды. Пятна лишайников лежат на их коже, словно острова на карте допотопного мира. Клён не боится зноя, много лет назад он нащупал корнями водяную жилу и присосался к ней, как дитя к матери.
Если тебе Земля не мать, то и Бог не отец, как сказал брату Авель, животом прижимаясь к Земле.
У меня нет брата, только единокровная двоюродная сестра. Наши матери были сестрами, и отец мой однажды загостился у свояченицы, пока мы с матерью изучали свойства пыли, собирали на Балтике чертовы пальцы.
Марина словно бы только снилась мне, была совсем близко, но никак не складывалась в целостный образ. Я никогда не знал, что она сейчас скажет, как себя поведет, наконец, часто не мог вспомнить её лица.
Что-то в парении кленовых листьев меняется и говорит о приближении ветра. У ветра много имен, и тот, что в знойные день набегает на Корабельное поле, называют Руахил.
Ангел стоял предо мной, как лист, и я, казалось, мог разглядеть его. Там, где он пребывал, воздух делался как бы водой, и внутри этой прозрачной колонны свет не падал на Землю, но закручивался и оседал по стенам. Постепенно из света сложился уже знакомый образ. Самыми яркими точками в нем были веки, кончики пальцев, рулевые перья и лучистые глаза.
Я помнил, что Он сказал мне утром, и не боялся. Тридцать три года я не встречал Ангелов и вот вижу на этой неделе третий раз.
Клен захлопал в ладоши, зашумел, как стадион. Наверное, радовался. Ангел говорил со мной, но это были скорее не слова, а кино, сон. Я не могу в полной мере передать показанное, но вот его суть:
Человек, которого я видел в Кэмбридже, был Каин, убийца Ангелов. Возможно, тот самый юноша, которого Господь запретил касаться семь тысяч лет тому назад. Лишь на мгновение отвлек я отца всех смертей, и ядовитая стрела, которую он выплюнул, воткнулась не в колено Ангела по имени Теофил, а в медный барабан на куполе храма.