– И он при этом остается самим собой? Я хочу сказать, он сам знает, что с ним происходит?
– Ахиллес помнит все свои поступки, когда берсеркер его оставляет, но когда зверь вселяется в него, Ахиллес оказывается полностью в его власти.
– И как все это происходит, как уходит зверь?
– Ярость постепенно выгорает, Ахиллес остается истощенным, но становится самим собой, – ответил Одиссей.
– Так вот почему женщины его боятся... Потому что в такие моменты он – это уже не настоящий Ахиллес... То есть я имею в виду, он изменяется в буквальном смысле.
– И теперь ты тоже будешь его бояться? – спросил Одиссей.
– Нет. Я не такая, как другие женщины здесь.
– Такая ты или нет, Ахиллес становится опасным когда им овладевает ярость берсеркера. Я бы посоветовал тебе быть поосторожнее, когда вы останетесь наедине.
Казалось, Одиссей хотел добавить что-то еще, но вместо того стиснул зубы, лицо его стало чрезвычайно серьезным, и он уставился в сторону моря.
– Я буду осторожной. И еще, – добавила Катрина с мрачной улыбкой, – я ведь под защитой богини, ты не забыл?
Лицо Одиссея смягчилось.
– Я бы никогда не забыл о своей богине, царевна.
Одиссей слегка замялся, потом добавил:
– Но даже будучи под защитой Афины, ты все-таки убежала от него.
Кэт вздохнула.
– Да... ну, похоже, это было наилучшим выходом. Видишь ли, то, что с ним произошло, слишком удивило меня. Я оказалась захваченной врасплох, но такого больше не случится. Так ты говоришь, эти изменения начинаются при сильных эмоциях?
– Именно так.
– Тогда почему он не изменился там, в шатре Агамемнона? Ахиллес ведь ненавидит этого царя, так?
Одиссей кивнул.
– Да.
– А ненависть – сильнейшее из человеческих чувств, и я знаю, что в тот момент Ахиллес просто истекал ею.
На лице Одиссея мелькнуло недоумение.
– Истекал – значит, очень гневался, – быстро пояснила Кэт.
– Ох, да. Агамемнон всегда отчаянно злит Ахиллеса.
– Ладно, и опять тот же вопрос: почему же он не изменился?
Одиссей пожал плечами.
– Ахиллес был спокоен, он владел своим гневом и...
– Погоди! – перебила его Катрина, – Объясни мне вот что. Ахиллес ведь должен много тренироваться, чтобы поддерживать боевую форму, так? Значит, он постоянно работает с мечом или с чем-то там еще, и, наверное, ему приходится много бегать ради физической формы?
– Так?
– Ну да, Ахиллес часто тренируется. И он изумительный бегун.
– А берсеркер завладевает им, когда он занят тренировкой?
– Нет. Я никогда не видел, чтобы берсеркер входил в него во время упражнений.
– Но Ахиллес ведь при этом может разгорячиться, вспотеть, устать до изнеможения? – продолжала спрашивать Катрина, волнуясь все сильнее и сильнее.
– Да, конечно.
– Вот оно! – воскликнула Кэт, – Если он остается спокойным в физическом смысле, неважно, как он рассержен. Никаких изменений не происходит. И это же действует в другом направлении. Пока он справляется со своим эмоциональным откликом, то неважно, как велика его физическая нагрузка: он все равно остается самим собой. Вот почему на нем так много шрамов. Могу спорить на что угодно, что только в том случае, когда ускоренное сердцебиение и дыхание совпадут с эмоциональным подъемом, это приведет к началу изменений, и только это. Значит, кто-то должен здорово вывести его из равновесия, чтобы его сердце забилось быстрее, и при этом еще и вести себя бесцеремонно...
Кэт прохватило легкой дрожью, когда она осознала, Что все это может означать, если вспомнить тот поцелуй на берегу.
– Полагаю, в этом может быть смысл... если, конечно во всем этом вообще может быть хоть какой-то смысл, – пробормотала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к Одиссею. – Его изменения одновременно и физиологические, и эмоциональные, а значит, должен быть некий спусковой крючок, основанный и на том и на другом.
Одиссей внимательно слушал Катрину.
– Ты – самая необычная из женщин, царевна.
Кэт открыла было рот, чтобы ляпнуть что-нибудь вроде: «Это потому, что я оракул или что-то там такое», но тут за их спинами раздался низкий голос Ахиллеса:
– Чем я обязан удовольствию видеть тебя здесь, Одиссей?
Одиссей вежливо улыбнулся и встал, обменявшись с Ахиллесом приветствием, то есть сжав его руку повыше кисти.
– А разве старый друг не может прийти без каких-то особых причин?
Волосы и туника Ахиллеса промокли насквозь, но он принес не только свою кирасу, но и пустой кубок, который Кэт уронила, сама того не помня. Под глазами великого воина залегли темные круги, которых, как могла бы поклясться Кэт, не было, когда они прервали самодеятельный сеанс психотерапии, – но в остальном этот человек выглядел совершенно нормально.
– Так значит, тебя послал Агамемнон.
Улыбка Одиссея стала шире.
– Разумеется.
Губы Ахиллеса искривились.
– И тебе придется доложить ему, что я и в самом деле говорил серьезно, я не стану участвовать в завтрашнем сражении.
– А твои мирмидоняне?
Ахиллес пожал широкими плечами.
– Мои воины – соратники мне, а не рабы. Они будут делать, что пожелают.
– Что означает: они останутся с тобой, – сказал Одиссей.
– Видимо, да.
– Ладно, тогда я пожелаю тебе доброй ночи и вернусь в свой шатер, – решил Одиссей, – После того, как сообщу нашему царю эту печальную весть.
– Он твой царь, но не мой, – напомнил Ахиллес.
Одиссей повел плечом.
– Как ты уже повторял много раз прежде. Спокойной ночи, друг мой.
Он склонил голову перед Катриной.
– И тебе желаю спокойной ночи, царевна.
– Доброй ночи, Одиссей, – улыбнулась Кэт.
Но перед тем, как Одиссей ушел, Ахиллес сказал еще:
– Одиссей, я благодарю тебя за то, что царевна вернулась в мой шатер целой и невредимой.
Улыбка Одиссея стала грустной.
– Старый друг, я не верю, что царевне действительно грозила какая-то опасность. Я просто немножко развлек ее разговором, пока мы ожидали твоего возвращения.
– Спокойной ночи, друг мой, – бросил ему вслед Ахиллес.
И только после того, как Одиссей окончательно ушел, Ахиллес посмотрел на Катрину. Кэт встретила его взгляд, заставив себя не нервничать и не суетиться. Ей хотелось, чтобы Ахиллес что-нибудь сказал, но он просто смотрел на нее с совершенно непонятным выражением на лице.