– Проклятые фигляры! Превращают высокую любовную историю в фарс!
Молодой актер прокашлялся и тоненьким голоском выкрикнул:
Невольно я к тебе влекусь неведомою силой!
Но отчего так грустен ты… э-э-э… философ мой любимый?
Генрих фыркнул от негодования: – Не могли выучить слова, чертовы комедианты!
Далее в пьесе шел диалог, в котором Философ уверял Леду в своей любви, а Леда отвечала ему взаимностью. В заключение, взявшись за руки, они пропели:
Так заключим союз священный,
Любви союз благословенный!
И будет он надежный, верный,
Прочнее стали закаленной!
Затем вышли артисты, изображающие Хор. Выстроившись полукругом, они тоже спели:
Позвольте нам вниманье ваше еще на пять минут занять,
Мораль увиденного вами позвольте нам растолковать…
Не надо, право, удивляться, что юность к зрелости влечет,
Там опыт, мудрость, постоянство, там уваженье и почет!
Жар страсти там не остывает, – не то, что вспыхнул да погас,
Как в младости огонь пылает, не грея, но сжигая нас…
Король захлопал, и тут же раздались дружные аплодисменты всех присутствующих. Довольные актеры раскланялись и удалились. Они рассчитывали получить хорошее вознаграждение, однако король распорядился, чтобы им заплатили самую малость:
– Мы оказали им честь, позволив выступить перед нами. Да и нельзя им заплатить много, – я их повадки знаю: напьются, безобразничать станут. Еще в полицию их заберут, выпорют… С ними вообще надо построже, для их же пользы.
Повернувшись к Анне, король спросил ее:
– Понравилось ли вам представление, мой ангел?
– Да, ваше величество.
– Мне тоже. Стихи, признаться, довольно скверные, но исполнены глубокого смысла: отрадно видеть союз мудрой зрелости и прекрасной юности… Выходите за меня замуж, моя милая, любимая, драгоценная леди Анна! Клянусь, что стану любить вас до гробовой доски!
– Ваше величество, дайте мне время, – испуганно сказала она.
Король нагнулся и поцеловал руку девушки. Распрямившись, он громко произнес:
– Пора продолжить наш пир. Мне не терпится попробовать оленя, которого я убил, а дамы, полагаю, заждались сладкого. Мажордом, распорядитесь, пожалуйста!..
Королева Екатерина плакала у себя в спальне. Предыдущей ночью она долго дожидалась возвращения короля с охоты: невзирая на сложные отношения с ним, Екатерина продолжала беспокоиться о Генрихе, когда он задерживался дольше положенного, а тем более на охоте, где всякое может случиться. К тому же, существуют правила приличия, нарушать которые не позволено даже королю, – как можно настолько пренебречь женой, чтобы не оповестить ее о своем возвращении, не зайти к ней и не пожелать доброй ночи!
Да, она выходила замуж не по любви, но двадцать три года супружества не отбросишь просто так. Со временем у Екатерины возникла привязанность к мужу и, возможно, что-то похожее на любовь. Несмотря на все сложности, у нее еще теплилась надежда на то, что их супружеская жизнь каким-нибудь образом наладится. Именно потому, что эта надежда по-прежнему существовала, Екатерине особенно больно было видеть, как король безжалостно уничтожает последние жалкие остатки того, на чем еще держался их брак.
Отослав камеристку, королева провела жуткую бессонную ночь, и самые страшные мысли приходили ей в голову. В сущности, позднее возвращение короля не было чем-то из ряда вон выходящим, также как и его нежелание зайти лишний раз в покои королевы, но Екатерина, измученная постоянным невниманием к ней Генриха, раздраженная против него, уже не могла воспринимать спокойно ничего из того, что делал король. Страдания Екатерины были безмерны, – если бы она не являлась ревностной христианкой, она, наверное, выпила бы яд, или постаралась отравить Генриха.
Наступило утро, и обычные ритуалы умывания и одевания несколько отвлекли королеву от ее переживаний. При свете дня у нее вновь проснулась надежда на благополучный исход затянувшегося конфликта с мужем, на возрождение разрушенной семьи, – тем ужаснее стал для королевы доклад ее любимой фрейлины Сью о поведении короля на охоте, о возмутительных, недопустимых знаках внимания, оказанных им Анне Болейн.
В глазах у Екатерины потемнело, она замахала руками на служанок и дам из своей свиты, чтобы они поскорее покинули ее спальню, и зарыдала, как только последняя из них закрыла дверь. Королева плакала, облокотившись на стол и закрыв лицо руками; она плакала все горше и горше, растравливая себя воспоминаниями о бесчисленных обидах, причиненных ей Генрихом, о жестокой судьбе, сделавшей ее женой этого чудовища, и о своей молодости, погубленной им.
Наплакавшись, Екатерина взглянула на себя в зеркало. Вид у нее был хуже некуда, – постаревшая осунувшаяся женщина с морщинами на лбу, около глаз и в уголках рта, с тусклым серым цветом лица, с дряблой кожей на шее и на руках. Конечно, Екатерина и в молодости не была красивой, но тогда ее кожа была нежной и гладкой, а тело – стройным. Она была привлекательна и вызывала желание в мужчинах, и Генрих тоже желал ее, – прости, Господи! Боже, как быстро проходит молодость, как быстро увядает женская красота!
– Старуха, я уже старуха! – сказала себе Екатерина и снова заплакала.
Вскоре, однако, на смену слезам пришла злость.
– Негодяй, мерзавец, грязный развратник, еретик! – ругалась Екатерина, вытирая красные, опухшие от слез глаза. – Разве это король? Грубый мужлан, скотина, ожиревший боров, похотливая обезьяна! Говорят, в его роду были свинопасы; если бы не та злосчастная война, никогда бы его семья не пришла к власти!.. Долго я терпела ваши гнусности, ваше величество, но теперь всё кончено! Можете попрощаться с короной и с королевством: о, я покажу вам, как я умею мстить! Вы меня плохо знаете, дорогой Генрих!
В дверь постучались.
– Кто там? – крикнула королева.
Фрейлина Сью заглянула в спальню и сказала:
– Простите, мадам, но вас ожидает монах Бенедиктус. Он говорит, что вы назначили ему аудиенцию.
– Пусть подождет. Бумагу мне, перо, чернила! Я напишу императору. Скажи сэру Фердинанду, чтобы он был готов немедленно отправиться к нему!
Через час письмо было написано, но Екатерина решила пока что не отправлять его. Излив в этом послании свой гнев и свою горечь, королева немного приободрилась и велела позвать монаха Бенедиктуса, а сэру Фердинанду было приказано ждать.
Лицо Бенедиктуса имело, по обыкновению, серьезное и многозначительное выражение, взгляд был потуплен, а руки теребили веревочный пояс темно-коричневой сутаны, мешком висевшей на длинном и тощем теле монаха.
– Что ты можешь сказать мне, Бенедиктус? Ты гадал сегодня ночью?
– Пресветлая королева хочет обидеть меня, – угрюмо ответил он. – Гадание – темное и недостойное занятие, сродни колдовству и волхованию. Я никогда не гадаю, я молюсь святым угодникам, чтобы они открыли мне истину. Иногда святые нисходят к моим мольбам и дают мне дар предвидения.