– Меня, например. Оставил ли мне дядя столик, – ехидно заметил Максим.
– Например, – согласно кивнул Реми, не обращая внимания на его ехидство. – Или Соню. Или Пьера. Чтобы узнать, что в завещании, а может быть, и уничтожить его, в зависимости от содержания… Впрочем, я не говорил, что мы ищем завещание. Я не знаю, Максим, что мы ищем. Будете соображать сами. Надо, например, перетряхнуть все книги, нет ли между страницами чего. Начните пока с этого. А я просмотрю кассеты.
Максим окинул взглядом стеллажи с книгами и пожалел, что предложил столь опрометчиво свою помощь. Но отказываться было поздно, и он безрадостно принялся за работу.
На исходе третьего часа Максим взбунтовался.
– Все, – сказал он раздраженно, – больше я не в состоянии этим заниматься.
Возле его ног лежали стопки книг. Пахло пылью. Максим направился к дивану и уселся, закинув ногу на ногу. Реми, отложив очередную видеокассету, которую он собирался вставить в видеомагнитофон, посмотрел на него несколько смущенно.
– Я понимаю… Если вас это не очень побеспокоит, может, я приглашу Жака, моего помощника, сюда?
– Пожалуйста. – Максим устало кивнул. У него было ощущение, что его ноздри, его глаза, его мозги – и те были набиты пылью. – Приглашайте. Я в библиотеку пойду, с утра собираюсь.
Реми направился к телефону. Максим поднялся с дивана и потянулся. Поглядел на окно, забрызганное дождем, на низкие грязно-серые тучи, бестолково мотавшиеся по бесцветному небу… Честно говоря, выходить не хотелось.
– Вы мне не сказали, кстати, – окликнул он Реми, когда тот закончил разговор, – как у вас утром просмотр с Вадимом прошел? Вы ведь сегодня должны были пленки с последней сценой смотреть, не так ли?
– Да, – ответил Реми. – Должны были. И посмотрели.
– И что?
– И ничего. Месье Дор, судя по всему, на работе работает. Никаких эмоций, кроме тех, которые ему положены по роли, никаких посторонних оттенков чувств или мыслей…
– Слушайте, Реми, а у меня ведь видеозапись есть! Я снимал дядю, и Вадима, и вообще всех понемножку…
– Давайте посмотрим, – кивнул без особого энтузиазма Реми. – Только сможем ли мы камеру к телевизору подключить? Для этого специальный соединительный шнур нужен. У вас есть?
– Нет.
– Может, у месье Дора найдется?
– Вряд ли, у него ведь нет камеры. С чего бы ему иметь специальный шнур?
– Верно. У Вадима?
Максим набрал его номер. Выслушав, Вадим предложил ехать на студию и просмотреть видеозапись на большом экране. Окинув взглядом разложенные повсюду стопки кассет и книг, Реми вздохнул и согласился.
– Ключ для Жака оставим мадам Вансан. Надеюсь, если он и не найдет ничего интересного, то хотя бы тут приберет слегка… Пока не говорите никому о тайнике в столике. Надо будет еще посоображать на этот счет.
Они заперли квартиру и вышли в раннюю октябрьскую темноту. Лил дождь, и на душе было мерзко. Впервые за все это время на Максима нахлынуло внятное чувство утраты, в которую он до сих пор не верил. Или – не хотел верить? Смерть так не шла Арно, эта роль была явно не для его актерской фактуры – яркой, сочной и жизнерадостной…
Впрочем, тот режиссер, что ставит жизнь и смерть на сцене человеческой судьбы, вряд ли в раздаче ролей руководствуется эстетическими соображениями.
Они сидели втроем в маленьком просмотровом видеозале, и вспышки света на экране озаряли три сосредоточенных лица. Реми переспрашивал время от времени, кто что сказал – микрофон видеокамеры не очень хорошо улавливал звук на большом расстоянии. Прошли сцены репетиции; мелькали лица съемочной группы, гримерша кокетливо улыбнулась в камеру, возникал Вадим, отдающий распоряжения; пошла наконец основная сцена c Арно. На некоторое время немногочисленные зрители этого маленького зала забыли о цели своего просмотра, захваченные игрой Арно Дора.
– Великолепно. Превосходно сыграно. А, что скажешь, Максим? – Вадим повернулся к нему с оживлением, но, увидев выражение Максимова лица, словно вспомнил, зачем он здесь, и помрачнел: «Что я буду делать, если Арно не отыщем? Где я теперь такого актера найду?..» – тихо запричитал он себе под нос.
Максим молча перевел взгляд на экран, на котором дядя, помахав в камеру Максиму, уже огибал угол дома и потом снова высунулся из-за угла, изобразив, что его тошнит. Реми внимательно вглядывался в экран. Затем изображение заслонили чьи-то ноги. «Это я камеру на землю поставил, когда писать ходил», – объяснил Максим. Ноги ушли; открылась сцена с лежащей на земле девочкой, которая удачно попала прямо в центр кадра. Вадим заинтересовался неожиданным ракурсом с Максимовой камеры и, снова увлекшись, стал комментировать сцену с точки зрения актерской задачи.
Максим не слушал. Ему был хорошо знаком этот режиссерский эгоизм-энтузиазм, и он вовсе не осуждал Вадима, но сейчас сердце его болезненно сжалось. Он ни разу не просматривал свою кассету и даже забыл о ней, и теперь он видел лицо дяди, живого и реального, и молил его молча: ну объявись, ну возникни откуда-нибудь, нарушь эту молчаливую пустоту длиной почти в неделю, скажи, что разыграл, что запил, что свалял дурака, – но только объявись!.. И ему показалось, что он вот-вот заплачет, и это будет неприлично – плакать ему, мужчине и известному режиссеру; и еще он подумал, что успел привязаться к своему пятиюродному дяде больше, чем он предполагал, и теперь для него в стране Франции действительно образовалась пустота, в его сознании по крайней мере; пустота, которую никто не смог бы заполнить, даже и Соня; Соня – это вообще не то, что может заполнить твою душу, тебя; Соня – это, наоборот, то, что ты заполняешь… Даже не заполняешь, не так; Соня – это то, во что ты падаешь. Пропасть, в которую ты срываешься. Срываешься и падаешь, летишь, без конца, без дна… Ему остро захотелось домой, в Москву, к друзьям, к поклонникам и поклонницам, к привычному стилю и быту, и, главное, подальше от этого темного зала, от этого детектива, от Вадима, от Сони – да-да, Сони, подальше от нее и от ее загадок; подальше от всей этой гнетущей атмосферы необъяснимого и мрачного исчезновения дяди, привкуса преступления, ужаса, смерти…
Кассета закончилась. Экран погас, и в зальчике зажегся неяркий свет.
Подождав, Вадим спросил:
– Ну и как, вам это дало что-нибудь?
Детектив смотрел на него, задумавшись. Вадим повторил вопрос.
– Скажите, – произнес наконец Реми, – а вы…
И замолчал. Оба режиссера смотрели на него в ожидании продолжения.
– Я не понимаю, – снова заговорил Реми, – в этой сцене… Что-то странное… Да?
– В последней? – спросил Вадим.
– Зачем он… Или это…
Реми смотрел на них невидящими глазами.
– Реми, – позвал его Максим, – вы какую сцену имеете в виду? Последнюю?
– В этом доме есть подвал?