Затем направились поглядеть уничтоженную немецкую технику. Громоздкий «насхорн» взорвался и обгорел. Вынесло крышу боковую стенку массивное орудие уткнулось в землю.
– Кто поработал?
– Этого «носорога» уделали танкисты, – пояснил Тюльков. – А второго, он дымит на склоне, подбил лейтенант Мороха. Он также уничтожил несколько грузовиков и тягач. Исполняет обязанности командира батареи.
– Ну и ставьте таких офицеров комбатами. Или что-то имеете против?
– Никак нет, товарищ полковник. Сергей Мороха – смелый офицер, держал высоту до прибытия основных сил полка. Правда, машина у него в батарее всего одна.
– Воюйте, чем есть. Сутки даю вам на ремонт поврежденных самоходок, а завтра догоняйте корпус.
«Безлошадные» самоходчики из батареи Павла Карелина возились с трофейным мотоциклом «цундапп». Приземистым, с просторной коляской и металлической рамой, опоясывающей корпус. Кроме просторного багажника на заднем колесе крепилась канистра с бензином, а на багажнике торчали скобы, чтобы уместить в случае необходимости еще одного человека.
На удобной турели был установлен пулемет «МГ-42» со складным зенитным прицелом. Под ногами у пулеметчика стояли в зажимах коробки с лентами, круглые магазины. Имелись также два затвора и запасной ствол в чехле.
Не ладилось дело с мотором. Он то глох, то оглушительно ревел, мгновенно набирая обороты. Помог разобраться невысокого роста мужчина лет тридцати, одетый в белорусскую свитку. Звали его Иван Марфин, и, судя по выговору, был он русским.
Когда, наконец, наладили мотоцикл, Карелин отозвал его в сторону. Закурили, и бывший танкист, сержант Иван Демьянович Марфин, рассказал свою историю.
Служил в танковом полку под городом Лида в сорока километрах от границы, и первый свой бой принял 22 июня сорок первого года.
– У нас в полку «тридцатьчетверок» всего штук восемь было. Остальные легкие «Т-26» и «бэтэшки». Я механиком на танке командира роты был, – затягиваясь цигаркой с самосадом, произнес бывший сержант Марфин. – Мы войну ждали, граница под боком. С весны беженцы повалили, евреев среди них много было. Но они в Лиде не задерживались, ехали дальше. Удивлялись нам: «Вы что, ничего не видите? Фрицы целую армию собрали, не позже июня нападут, когда дни самые длинные будут».
– Ну а ваше начальство как объясняло, что немцы у границы скапливаются? – спросил Карелин.
– Да никак! Маневры мои, отвлекают внимание от нападения на Англию, и прочая хрень. Не любили эти разговоры и нам советовали больше молчать.
– Как «тридцатьчетверки» себя показали? – спросил подошедший к ним Захар Чурюмов. – Наверное, неожиданностью для фрицев оказались.
– Для немцев неожиданностью, а для нас сплошные заморочки. Эти танки считались секретными, их в закрытых ангарах изучали. На полигон выгоняли в основном ночью. Мы их освоить толком не успели, все в секретность играли.
Марфин рассказывал, как рано утром небо заполнилось самолетами. Бомбили заранее разведанные объекты. Высыпав боезапас, возвращались за новыми бомбами – аэродромы под носом. «Тридцатьчетверки» действительно оказались неожиданностью для немцев.
– Мой ротный в первом бою три «панцера» уделал. Легкие «Т-1» и «Т-2» от наших снарядов как свечки вспыхивали, башни срывало. Только немцы быстро реагировали. Вместо противотанковой «колотушки», так они сами свою 37-миллиметровку называли, появились чешские пушки и немецкие 50-миллиметровки. Особенно «полусотка» сильная была. Я уже не говорю про самолеты. Гонялись за нами, бомбы с пикирования едва не под гусеницы швыряли. Прямые попадания редко случались, а «БТ-7» и другие легкие машины осколками выбивали и взрывной волной. У нас от полка через неделю четверть машин осталась. Многие в здешних болотах вязли, подшипники плавились, гусеницы рвались. А возиться с ними некогда, немцы напролом шли.
Сам Ваня Марфин угодил в переплет недалеко от села Ольховники. Остатки полка отступали. Заканчивались снаряды, да и горючего почти не оставалось. Запомнил, что удачным выстрелом подожгли немецкий танк «Т-3», а затем словили снаряд в борт. Ротный успел еще раза два выстрелить, но машина уже горела.
– Что с ребятами стало, не знаю, – продолжал свой рассказ сержант. – Наверное, погибли. Я оглушенный вылез. Хотел нырнуть в лес, а в пяти шагах немецкий «панцер» остановился, «Т-3». Точно такой же мы десяток минут назад уделали. Фрицы высунулись, морды обозленные, а один смеется. Ну, думаю, раздавят меня в лепешку. Затем механик вылез, а в руках монтировка. Ясно, башку проломят! Снял я свой танкошлем, чтобы долго не мучиться, а фриц что-то сказал по-немецки и монтировкой меня по ноге. Я от боли как собачонка заскулил. А остальные морды наблюдают, как у меня перебитая нога болтается. Затем по второй ноге врезал и по обеим рукам. Потерял я сознание, а когда очнулся, они танк заводят и мне рукой машут: «Будь здоровым, Иван!»
– Вот, твари! – не выдержал Захар Чурюмов. – Давить их надо, а мы пленных считаем. Ну, а дальше что было?
– Сплошная боль, все тело огнем горит. Обе ноги он мне перебил, а руки как-то действовали. Километра три до деревни я за вечер и ночь одолел. Полз, извивался, то кричал, то скулил, на помощь звал. Добрые люди подобрали, промыли раны, шины наложили, перевязали. До осени пластом лежал, все воспалилось, думал, умру. Бабенка одна выходила, стали жить как муж с женой. Дочка у ней от погибшего мужа, и вторая в прошлом году от меня родилась. Привыкли ко мне. А под Ульяновском у меня законная семья, сын подрастает. Вот такая история…
Чурюмов и Карелин переглянулись. Что тут скажешь?
– Чего в партизаны не пошел? – наконец обронил капитан Чурюмов. – Ты сержант Красной армии, присягу давал, а получается, всю войну под бабским подолом просидел.
– Думаете, все так просто? – непонятно усмехнулся Иван Марфин. – Летом в сорок втором хотел уйти. А мне говорят, какой из тебя партизан? Я тогда хромал сильно.
– Ну а позже?
– А позже меня начальник волостной полиции предупредил: уйдешь в лес – жену и стариков ее на воротах повесим, а детей в лагерь. Пусть немцы что хотят с ними делают. К себе в полицаи звал, грозил. Я хромым прикидывался, увильнул.
– Герой, значит? – подошел Алесь Хижняк – Тебе грозили, а ты все равно дома сумел отсидеться.
– Помолчи, Алесь, – оборвал его Павел Карелин. – Тебе, Иван, надо к нашему «смершевцу» Артюхову идти. Он будет решать, что и как.
– В лагерь небось загонит.
– Не знаю. Но обниматься с тобой не будет. Может, вникнет, отправит на комиссию в военкомат. Танк-то сумеешь водить? Не забыл еще, где педали?
– Если возьмут, буду воевать как положено.
Представитель СМЕРШа капитан Артюхов к судьбе танкиста Марфина сочувствия не проявил:
– Три года от войны прятаться! И не надо бабой и детьми прикрываться. Здесь мальчишки в партизаны уходили, которые не знали, с какого конца винтовку заряжать. Ничего, научились. А ты, сержант-танкист, решил в сторонке отсидеться.