Они приезжают редко, раз в месяц, наверное, и каждый раз я удивляюсь, насколько ощутимо исходит от них человечья мощь.
«И на женщин внимания не обращают», – отметил я, глядя, как они привычно рассаживаются за шторкой, передвигают стол, словно у себя дома.
Не обращают внимания вовсе не потому, что женщины им неинтересны, но потому, что женщины у них уже есть, любые.
Вручили стоявший на столе графин с цветами подошедшей официантке и даже не сказали: «Унеси», – она сама, постояв мгновенье с графином в руках, догадалась.
В танцзале врубили музыку. Первая пара молодых ребят прошла туда, нерешительно, как входят в воду.
Ничего, через полчаса все расслабятся.
Иногда, под утро, я вхожу в танцевальный зал и, совершенно отупевший, смотрю на красных и подвижных людей. Возникает такое же ощущение, как в детстве, когда горячий и ошалелый, пять часов кряду штурмовавший снежную горку, ты вдруг выпадаешь из игры и минуту смотришь на всех удивлённо: кто мы? отчего шумим? почему так звенит в голове?
«Как же странно эти люди ведут себя, – думаю я, уставший, утренний, сонный, глядя на спины, затылки, ноги, ладони. – Они же взрослые, зачем им так размахивать руками, это же глупо…»
Но на другой день снова иду на работу, почти забыв это ощущение. И если помню его, то не понимаю, не могу прочувствовать.
– Тебя зовут, – сказала мне секретарь Льва Борисыча, просунув меж стеклянных дверей птичью, чёрную, маленькую головку с яркими губами.
Ни разу меня не вызывали ко Льву Борисычу.
– Что это вдруг? – спросил я весело у Молотка.
Он сделал непонимающее лицо. Мы оба подумали, что, наверное, проштрафились. Только не совсем понятно, когда это случилось.
Я спрыгнул с табуретки, толкнул дверь и сразу увидел, что Лев Борисыч уже идёт ко мне и машет издалека рукой: не ходи, мол, сам, сам буду сейчас.
– На улице, на улице поговорим, – сказал он негромко; у него есть привычка каждую фразу повторять по два раза, словно проверяя её вес: не слишком легка ли, не слишком ли дёшево он её отдал.
Мы вышли и несколько секунд двигались молча, отходя от дверей клуба, от людей, куривших у входа. Я косился на живот Льва Борисыча: «Не мёрзнет ведь… – думал, – в одной рубашке…»
– Я могу надеяться на конфиденциальность, Захар?.. На конфиденциальность нашего разговора?
– Безусловно, – произнёс я, постаравшись сказать это очень серьёзно и даже проникновенно.
– Хорошо, хорошо… Мы же работаем вместе, я вижу, как вы работаете. Меня устраивает ваша работа, устраивает. Есть какие-то мелочи… мелочи… Но, в сущности, всё устраивает… – Лев Борисыч говорил всё это быстро, глядя в сторону, в кусты, на асфальт так внимательно, словно хотел найти обронённую кем-то монету. – И мы хотим расширяться… Пришло время, есть возможности. Красный фонарь, понимаете? У нас здесь будет красный фонарь. Я хотел бы, чтобы вы возглавили охрану заведения. Ну, понимаете, бывают всевозможные… эксцессы… эксцессы. Да?
Здесь он впервые взглянул на меня, кратко и внимательно.
– Я согласен, – ответил я просто.
Меня это почему-то развеселило. Охранник бардака, об этом ли мечтала моя мама… Замечательная работа. Замеччательная – с двумя «ч».
– Хорошо, хорошо, – сразу перебил меня Лев Борисыч. – Нам, наверное, нужно будет расширить штат. Я просто не хотел бы, чтобы вы уходили из бара, – вы опытный. Мы возьмём человека… У вас нет на примете? На примете нет человека? Мы возьмем. Одного. Подумайте.
И Лев Борисыч ушёл. Я закурил – не идти же мне за ним, след в след. Повозил ботинком воду в луже. Мне посигналили, я оглянулся: из-за поворота, включив ближний свет, медленно вывернул джип, очень мощный, с московскими номерами. Водитель, брезгливо глядя на меня из-за стекла, сделал резкий жест: одновременно поднял вверх ладонями руки. «Чего стоишь, тормоз!» – означает такой жест. Джип в это время катился на нейтральной скорости, но я не уходил. Надо было сделать слишком быстрое движение, чтобы дать проезд: мне не пристало двигаться поспешно, я не официант.
Водитель вдарил по тормозам, когда джип уже почти наехал на меня, – всё это, впрочем, продолжалось не более двух секунд. Я сделал два шага в сторону с дороги, ступив в грязь на обочине. Джип проехал мимо. Водитель на меня не смотрел.
Из джипа, увидел я, двигаясь вслед, вышли двое мужчин – один совсем невысокий, но очень подвижный, потирающий руки, беспрестанно поворачивающий в разные стороны маленькую голову на крепкой шее. И даже по затылку, казалось, видно, что он часто, много улыбается.
«Машин сегодня много как», – заметил я, подходя к клубу.
Молоток смотрел на меня с любопытством.
– Ну, чего? – спросил он весёлым шёпотом.
– Сучий притон собираются здесь открывать, – ответил я, сразу наплевав на свои обещания Льву Борисычу.
– И что? – не понял Молоток.
– Хотят не только чтоб девочки работали, но и мальчики. Они сейчас пользуются спросом. По поводу тебя спрашивал. Напрямую постеснялся к тебе обратиться. Ты как? Не хочешь подработать?
– Да пошёл ты! – Молоток захохотал, и я тоже засмеялся.
– Охрана им нужна, – сказал я серьёзно, но не согнав ещё улыбку с лица.
– А чего нет? – весело отозвался Молоток. – А какая разница! Зарплату прибавят нам?
– Прибавят, – уверенно ответил я и сразу вспомнил, что про зарплату Лев Борисыч ничего не сказал, даже не намекнул.
– Где у вас тут штык? – спросил новый посетитель, немного поддатый, с усиками, улыбчивый, но с неприятной придурью во взгляде. Лет, наверное, сорока.
– Какой штык? – спросил Молоток.
– Ну, билетик наткнуть, – криво улыбаясь, ответил мужик.
Молоток неприязненно взял у него билетик, скомкал и бросил в мусорное ведро. Мужик застыл с улыбкой на небритом лице.
– Заходи, заходи, что стоишь, – приветливо отозвался Молоток.
«Молодец, Сёмка», – подумал я весело, но по выражению, с каким мужик зашёл в клуб, понял, что на этом всё не закончится: он ещё вернётся, придумав ответ для нас.
Я покурил два раза, перекинулся парой шуток с Молотком, вместе мы оценили сегодняшних стриптизёрш – их привезли на машине, они прошли мимо нас быстро – всегда проходят быстро, никогда не здороваются, неприветливые. Большая сумка у каждой на плече. Всё время думаю, что там у них в сумках, если они на сцене появляются в распашонке и юбчонке, которые мне в карман поместятся. Ну, туфельки ещё – и всё…
Стриптезёрши были безгрудые и вблизи вовсе не красивые – причём тем самым, редким типом некрасоты, о которой женщины догадываются сами. Такие лица часто бывают у провинциальных проституток.
В полночь, в самый разгар дурного, пьяного, с перекурами веселья, приехали местные бандиты – они катаются до утра из клуба в клуб, четверо молодых, наши с Молотком ровесники, и Дизель – один из городских «авторитетов», разговорчивый, крепко сбитый, седой. Поздоровался с нами, меня по имени назвал: «Здоро́во, Захар, ну как?» – и я в который раз отметил про себя, что мне приятно, приятно, бес меня возьми, что он помнит меня, крепко и чуть дольше, чем надо жмет мою ладонь, и вообще – улыбается хорошо.