В общем, дикие люди даже в чем-то превосходят замученного сложностями жизни египтянина.

Нам самим жизнь Синухета показалась бы идиллически-наивной и сам он – немного ребенком… Но все познается в сравнении.

…Прошло два тысячелетия. И так же, как Синухет, считают «большими детьми» варваров греки и римляне. Для образованного эллина скифы, для римлянина – германцы и гунны кажутся такими большущими детьми-переростками. Сильными, порой опасными, но душевно цельными, эмоциональными, жизнерадостными.

Потомки «больших детей» сами стали считать «большими детьми» других – тех, кто не дорос до цивилизации.

Интересно, а как бы оценили китайцев и Синухет, и римляне? Они не видели китайцев, не бывали в их стране и не имели о Китае ни малейшего представления.

Не менее интересно и что сказали бы китайцы о греках и римлянах… Потому что о жителях варварской периферии вокруг Китая, о людях из племен хун-ну, диких обитателях южных гор и островов в Тихом океане китайцы говорили… ну, примерно то же самое, что Синухет о жителях Ханаана.

Действительно, любопытно – а как бы им понравились римляне?

…Прошло еще полтора тысячелетия. Вот англичане и французы XVII–XVIII веков начинают строить свои колониальные империи. Интересно, что они никогда не называли и не считали «большими детьми» ни китайцев, ни японцев. Великовозрастными детишками были для них строго африканцы, индейцы, часть индусов, жители тропических островов, мусульмане (но не турки и не ученые… вообще не образованная верхушка мусульман).

Потомки тех, кого считали «большими детьми» римляне, стали считать «большими детьми» остальных… тех, до кого пока не дошла очередь.

Жизнь «взрослых детей»

Человек патриархального общества не мыслит себя сам по себе. Он принадлежит к группе, клану, сословию, территориальной области, семье. И не современной семье, а Большой семье, в которую входят женатые братья, пока не скончается отец – «большак». Все окружающие воспринимают человека вовсе не как самодеятельную личность, а как часть этой общности. Сам же человек не только не сопротивляется этой включенности, а принимает ее с полным удовлетворением.

Случайно ли у наших еще недавних предков не было особого, только им принадлежащего места для сна и собственной посуды для еды?

Действительно, ведь нет никаких рациональных причин есть из отдельной тарелки, пить из отдельной чашки или кружки. По существу, мы имеем каждый свою посуду не потому, что никак нельзя иначе (предки как раз поступали иначе и почему-то не поумирали с голоду), а потому, что мы привыкли быть каждый своей автономной личностью. Мы так привыкли к этому, что любое другое поведение за столом кажется нам дикостью…

А еще в начале XVII века в Московии отдельная «тарель» (как тогда говорили) дается только царю и его жене. Остальные гости на царских пирах группируются возле блюд и тарелей, едят по нескольку человек из одной посуды. Только к середине XVII века устанавливается новая дворцовая норма – каждому участнику пира ставят по отдельной тарели.

К концу XVII века в большинстве аристократических домов отдельная тарель – нечто совершенно обычное. А ложки и кружки для питья и раньше были у каждого свои. Обычай стремительно завоевывает себе сторонников в среде широких слоев дворянства, в том числе провинциального, приказных, купцов, посадской верхушки.

В среде же основного населения страны – крестьянства, основной части жителей городов, люди по-прежнему едят из общего горшка (обычай дожил до XX века) и очень часто не имеют определенного места для сна. Нет у них постели, отделенной от других постелей. Все спят вповалку, никто не выделен (как и за столом). Стоит ли удивляться, что многие люди настолько не отделяют себя от «своей» группы, что даже собственное тело не считают чем-то отдельным и особенным. Чем-то таким, что принадлежит только им самим и чем они могут распоряжаться только сами.

Человеку патриархального общества вполне приятно находиться в группе, осмысливать себя как часть группы. А в каждой общности есть свои вожди. Свои уважаемые люди, которые решают за других, что им делать и как. Этим людям каждый представитель клана оказывает уважение и подчиняется. Такому человеку вполне комфортно, если его всегда контролирует государство, корпорация, община, род, семья. Ему нравится, что у него всегда есть начальник – «второй отец»; он готов почитать этого начальника почти так же, как настоящего отца.

Большинство людей патриархального общества навсегда, до старости и смерти, остаются как бы немного детьми. «Взрослые дети»… В чем-то, конечно, вполне взрослые: в труде, в отношениях с животными, растениями, младшими членами семьи. Но всегда есть те, по отношению к кому они «маленькие»…

По отношению к тем, кто их старше по возрасту, положению в обществе, по чину.

На Московской Руси XVII века даже бояре – верхушка знати, матерые мужики лет по 40 и 50, постоянно ведут себя как малые дети, таскают друг друга за бороды, колотят палками, плюются и «обзываются» какашками, старыми козлами, вонючками и гадинами… В общем, детский сад на лужайке.

Бояре не дети; они – могучие, пузатые, бородатые дядьки с сединой в бородах и в волосах. Они – люди с огромными правами и колоссальными возможностями. На каждом их них лежит ответственность за дела государственного масштаба, вопросы войны и мира. Они – полководцы, строители и защитники городов. Тысячи людей (тоже взрослых, бородатых, солидных) глядят на них как на «вторых отцов».

Но они же между собой ведут себя без всякого личного достоинства, смешно, – как малые дети. И так же наивно жалуются, наушничают друг на друга царю. Или честно бьют челом: мол, батюшка, рассуди нас! Мы ведь «духовно млады», поучи…

И царь действительно ковыряется в этих «обзывалках», разбирает, кто кого и как обозвал, примиряет, наказывает, учит… Как воспитательница детского сада.

Вот потрясающая история, которая произошла в 1634 году. В этом году князь Дмитрий Михайлович Пожарский со своим двоюродным братом Дмитрием Петровичем подал царю челобитную, и в этом документе очень ярко проявилось все, что содержится в родовом строе.

«Племянник наш, Федька Пожарский, у нас на твоей государевой службе в Можайске заворовался, пьет беспрестанно, ворует, по кабакам ходит, пропился донага и стал без ума, а нас не слушает. Мы, холопи твои, всякими мерами его унимали: били, на цепь и в железа сажали; поместьице твое, царское жалованье, давно запустошил, пропил все, и теперь в Можайске из кабаков нейдет, спился с ума, а унять не умеем. Вели, государь, его из Можайска взять и послать под начал в монастырь, чтоб нам от его воровства вперед от тебя в опале не быть», – так писали царю главные мужчины рода Пожарских.

Зрелище разъяренных родственников, лупящих по заду можайского воеводу, дядьку за тридцать лет, способно вызвать разжижение мозгов у человека XXI столетия. Но, как видите, в XVII веке дядюшки вполне могут приехать к племяннику, служилому человеку, и по месту прохождения службы вломить ему и даже заковать в цепи.