Все же я не так уж сентиментален. Литературные критики и вообще люди сентиментальные считают меня чем-то вроде свирепого животного, наслаждающегося видом проливаемой крови, насилий и всяких ужасов. Не останавливаясь на обсуждении моей репутации и принимая ее полностью, позволю себе заметить, что я действительно прошел суровую школу жизни и видел больше жестокости и бесчеловечности, чем приходится на долю среднего человека. Я видел судовые баки [34] и тюрьмы, глухие городские закоулки и пустыни, камеры, где исполняются приговоры, и лепрозории и, наконец, поля сражений и военные госпитали. Я видел умирающих ужасной смертью и страдающих от страшных ран. Я видел, как вешали глупцов только потому, что они глупцы и не имели средств, чтобы заплатить защитнику. Я видел, как разбивались сердца и крушилась сила стойких мужественных людей, и я видел других, доведенных жестоким обращением до неизлечимого буйного помешательства. Я видел, как умирали голодной смертью старики, молодежь и даже дети. Я видел, как мужчин и женщин били плетьми, дубинами и кулаками; и как чернокожих детей хлестали бичом из кожи носорога с такой силой, что каждый удар оставлял кровавые полосы на их обнаженных телах. И все-таки, разрешите мне прибавить, я никогда не был так потрясен и возмущен человеческой жестокостью, как среди веселой хохочущей толпы, аплодирующей трюкам дрессированных животных на сцене.
Человек с луженым желудком и крепкой головой может стерпеть некоторую бессознательную необдуманную жестокость, допущенную по человеческой глупости и горячности. У меня как раз луженый желудок и крепкая голова. Но у меня захватывает дух и кружится голова от холодной, сознательной и обдуманной жестокости и пыток, которыми достигается совершенство девяноста девяти трюков из ста, проделываемых дрессированными животными. Жестокость, как утонченное искусство, достигла полного расцвета в мире дрессировщиков.
Тем не менее я, человек с луженым желудком и крепкой головой, приученный и к жестокости, и к грубости, только в зрелом возрасте понял, что бессознательно нашел способ оградить себя от страдания при виде дрессированных животных, покидая зал при их появлении на сцене. Говорю «бессознательно», ибо хочу сказать, что мне не приходило в голову этим путем нанести смертельный удар всем подобным трюкам и представлениям. Я только ограждал себя от зрелища, оскорблявшего мои чувства.
Но в последние годы наблюдение над человеческой природой привело меня к мысли, что ни один нормальный человек, все равно мужчина или женщина, не мог бы стерпеть подобных представлений, если бы знал, какой ужасной жестокостью достигается их совершенство. Это придает мне смелости внести здесь, сейчас же, три предложения.
Первое. Пусть каждый сам убедится в неизбежной и постоянной жестокости средств, которыми достигается выполнение номеров программ, так щедро оплачиваемых публикой. Второе. Я предлагаю всем мужчинам и женщинам, мальчикам и девочкам, ознакомившимся с основами искусства дрессировки животных, стать членами местных организаций защиты животных от жестокого обращения.
Третье предложение я должен сделать с некоторой оговоркой. Подобно сотням и тысячам других людей, и я работал на другой ниве, пытаясь объединить массы людей для борьбы за улучшение условий жизни. Как ни трудно выполнение этой задачи, гораздо труднее убедить людей объединиться для борьбы за облегчение участи животных.
И действительно, все мы готовы плакать кровавыми слезами, слушая про свирепость и жестокость, с какой дрессируют животных. Но даже одна десятая процента таких слушателей не примкнет к какой-либо организации охраны животных и не вступится ни словом, ни делом для защиты животных от преступной жестокости дрессировщиков. Такова слабость человеческой природы. Мы должны признать это явление, как «признаем» тепло и холод, непрозрачность некоторых веществ и падение тел в силу закона притяжения.
Однако несмотря на оговорку о человеческой слабости, все же для девяноста девяти случаев из ста остается другой, весьма легкий способ протеста и борьбы с жестокостью людей, дрессирующих для нашего развлечения животных, которые в сущности являются не такими зверями, как мы. Ведь это так легко. Тут не требуется выполнять какие-либо обязанности, обзаводиться секретарями или корреспондентами. Не надо думать ни о чем заранее и только вспомнить об этом, когда на сцене театра или на арене цирка предстоит выход дрессированных животных. Тогда без промедлений мы должны выразить свое неодобрение по поводу этого номера программы, встать и выйти на свежий воздух и вернуться в зал лишь по окончании этого номера Все, что мы можем сделать, — это добиться снятия с программы номеров с дрессированными животными во всех местах общественного развлечения. Пусть дирекция театров увидит, что эти номера потеряли свою популярность — и в один прекрасный день они будут сняты со всех программ.
Джек Лондон
Так Майкл и не отплыл из Тулаги на пароходе «Эжени». В Тулаги раз в пять недель заходил пароход «Макамбо» по пути из Новой Гвинеи в Австралию. Однажды вечером, придя с опозданием, капитан Келлар забыл Майкла на берегу. Само по себе это было не важно, потому что в полночь капитан «Эжени» Келлар в поисках Майкла вернулся на берег и сам взобрался на высокий холм к бунгало резидента, в то время как команда безрезультатно обшарила всю местность и помещения для пирог.
На самом деле час тому назад, когда «Макамбо» поднимал якорь, а капитан Келлар сходил на берег, Майкл с лодки был водворен на судно через иллюминатор. Случилось это, во-первых, потому, что неопытного Майкла увлекла надежда увидеть Джерри на этом судне, во-вторых, он в последний раз видел Джерри на борту и, наконец, потому, что он заключил новую дружбу.
Дэг Доутри был баталером [35] на «Макамбо». Он мог бы, конечно, занимать более высокое положение, не будь он заворожен особенностью и своеобразием своей репутации. К счастью, он от природы обладал хорошим и легким характером, превосходным телосложением и славился тем, что за двадцать лет не получил ни одного замечания за свою работу и не забыл выпить в день свои шесть кварт пива. Он хвастал тем, что выпивал их даже на Немецких островах, где в целях предохранения от малярии вливают в каждую бутылку десять граммов хинного раствора.
Капитан «Макамбо» (а до него капитаны «Моресби», «Масены», «Сэра Эдуарда Грейса» и других судов с не менее причудливыми названиями пароходного общества «Бернс, Филп и Ко») обычно с гордостью показывал его пассажирам, как единственного и неповторимого человека в морских анналах. В такие моменты Дэг Доутри, как бы ничего не замечая, продолжая заниматься на нижней палубе своим делом, изредка поглядывал на капитанский мостик, откуда им любовались капитан и пассажиры. Его грудь вздымалась от гордости, потому что он знал, что говорит о нем капитан:
— Посмотрите на него! Это Дэг Доутри — не человек, а настоящая бочка! За двадцать лет он ни разу не был совершенно трезв или пьян и никогда не забывал выпить свои шесть кварт в день. Уверяю вас, что это правда, хотя, глядя на него, этому не поверишь. Не понимаю, но восхищаюсь… Всегда справляется со своим делом, работает в полтора раза больше, чем полагается, пожалуй, даже вдвое больше. У меня от одного стакана пива делается изжога и пропадает всякий аппетит. А ему это только впрок. Посмотрите же, посмотрите на него!