Проблема бы не в том, в чем меня обвиняли, дело в том, что это действительно было делом моих рук. Я не был в состоянии аффекта, как кто-нибудь подумал бы, пытаясь меня хоть так обелить, объясняя это преступление. Нет, я был в твердой памяти, четко осознавал, что делаю и зачем. Это была месть, самая обычная месть за своего человека, своего подчиненного. Я за пару часов спланировал этот акт свершения мести и привел его к исполнению, ну а то, что при этом умерло еще трое, так мне их было не жаль, хотя они и носили такую же форму, как и я, но не стоило им прикрывать все делишки хозяина. Кстати, они этого по-барски ведущего себя Члена так и прозвали.
Шагая по лестнице на верхний этаж – карцер находился в полуподвале тюрьмы для особо опасных преступников на территории Москвы, я быстро проанализировал свою прошлую жизнь и планы на будущее. Да, и они у меня были. А как же. Лично я умирать не собирался, хотя за такое преступление и полагался расстрел. Но это еще доказать надо, арестовали-то меня за другое. Подставили уже реально, более чем уверен в этом.
Так вот, с того памятного рейда, когда мы взяли командующего двадцатого пехотного корпуса, о котором, благодаря Берии, светившемуся от радости за то, что это именно его сотрудники провели такую блестящую операцию, знал уже весь Союз, прошло семь месяцев. Сейчас был конец июня сорок второго года. Полтора года как я в этом мире и в этом теле, а столько событий произошло… Ну вроде первый год я описывал, сейчас поведаю кратко, что было после того рейда.
По политическим мотивам нас сделали героями. Не было никаких фотосессий, как-никак мы были сотрудниками секретного подразделения, но вот газеты потом пару месяцев обмусоливали этот рейд, да еще подогретый новостями битвы под Москвой. В этот раз немцы не дошли до Москвы всего сто километров, когда были отброшены подкопившими силенки армейцами, тут и сибирские дивизии подоспели, но оборона немцев к этому времени была уже взломана, и полнокровные дивизии пошли в наступление. Сибиряки в этой истории отбросили немцев на триста двадцать, а где и триста пятьдесят километров и встали в оборону только из-за растянувшихся коммуникаций. Снабженцы не успевали пополнять наступающие войска всем необходимым.
Моя группа была со мной пять месяцев, и к началу лета ребята разбежались по разным подразделениям. Характеристики я всем выдал вполне приличные. Все ушли, кроме Томской, она была при мне все это время. Егоров сейчас сержант госбезопасности, по армейским меркам лейтенант, дважды орденоносец, сейчас где-то на юге со своей группой по тылам немцев бегает. Гусев и Семен теперь также сержанты нашей службы, но работают они не на фронте, а на базе у Лучинского преподавателями. Гусев готовит специалистов в двух направлениях: наблюдатель и корректировщик. Семен обучает совсем другому. Благодаря ему на базе была открыта школа антиснайперов, оружие у них ПТР с оптическими прицелами. Семен стал противоснайпером еще в декабре прошлого года, когда мы работали по тылам отходивших немецких частей, создавая на перекрестках пробки техники, из засад расстреливая моторы и водителей. Нашим потом мноого брошенной техники досталось. Так вот я тогда на одной из стоянок как бы между делом предположил, как было бы неплохо поставить на ружье оптический прицел и уничтожать вражеских снайперов за дальностью их стрельбы. Семен загорелся этой идеей, порылся в трофеях и модернизировал себе ружье. У него на счету на данный момент восемь официально подтвержденных снайперов противника. Так что Семен преподавал практику на этом направлении. Говорил он мало, но всегда по делу. Так что учил хорошо, несмотря на поврежденное горло. С Гусевым они до сих пор были друзьями-приятелями и постоянно гуляли вместе.
Загорелся этой идей не он один, Молчун и Стриж тоже стали фанатами этого спорта. Так что сейчас их имена были на слуху, и если где-то появлялся какой-то особый снайпер, с которым не справлялись армейские стрелки, командиры отправляли запросы на антиснайпера. Это сейчас их уже подготовлено около пятидесяти, и они есть на всех фронтах, а первое время работали только Молчун и Стриж.
Думаю, пора поговорить о Толике и Томской. Толик погиб в мае этого года. Хотелось бы сказать «погиб геройски», оставшись раненым прикрывать отход всей группы, но нет. Случайная пуля со стороны обстреливаемой нами пехотной колонны, и он истек кровью на руках у Томской. Внутреннее кровотечение, та ничего не успела сделать, хотя и начала операцию под обстрелом.
Мы тогда работали по тылам одного из армейских корпусов, что на Московском направлении в обороне стоял, и, заминировав дорогу, ждали транспортную колонну, но к фронту пошла пехотная колонна пополнения, ну мы и активировали подрыв «монок», отчего половину колонны как языком слизнуло, и прошлись пулеметами по остальным, потом начали отходить. Тогда Толик и словил пулю. Пока эвакуировали его, пока Виктория определяла, что с ним, время было упущено. Это был наш первый рейд после оттепели, когда только-только на ветках появились зеленые свежие листочки. Там мы его и похоронили, в лесу. Как же тогда Виктория убивалась! Было ей от чего.
Еще в ноябре Толик подошел ко мне с серьезным вопросом. Он спросил, нравится ли мне Виктория. Я честно ответил, что как женщина да, но лишь побаловаться, для серьезных отношений не мой тип. К тому же я к тому времени нашел себе девушку, она была из городской библиотеки, и у нас появились постельные отношения. Так что кризис в этом деле у меня спал, и я уже смотрел на женщин, вернее девушек, не как на будущих жертв.
Тот начал приступ крепости, и в конце декабря она пала, так что Новый год мы отмечали с двойным праздником, Толику дали разрешение расписаться с Викторией, и они тогда стали мужем и женой. Вот такие дела. Нас к тому времени сняли с моего бывшего дома и передислоцировали на базу. Там в полуподвале расположили другую службу – чую руку Ремизова. В принципе правильно, главное, мои были пристроены, и голод им не грозил.
Томская после гибели мужа была немного не в себе. Но когда очухалась, я снова стал брать ее в рейды. Скажу честно, я постоянно благодарил судьбу, что мне попался доучившийся спец, а не студент, которого выгнали, как я планировал себе найти в мединституте. Тяжелые раненые у нас были, но, кроме Толика, все дотянули до госпиталей, и все это благодаря Виктории. Орден и медаль она честно заслужила.
Теперь по тому злосчастному дню. К июню сорок второго я был уже младшим лейтенантом госбезопасности, носил по три кубаря в петлицах, четырежды орденоносец и считался Героем Советского Союза. Все награды были у родных. Нам их запрещалось носить. Работал я у Лучинского на базе, руководил кафедрой по подготовке спецов-антидиверсантов – тот его друг-особист из Брянского фронта таки продавил свою идею, и меня поставили ею руководить. В общем, учил и очень редко делал вылазки в тылы немцев. Закончилась та анархия, с которой я привык жить, и начались серые служебные будни. За эти семь месяцев шесть раз всего смог развеяться, но только с хорошо подготовленной группой, курсантов больше не было. Да и вольницу тут мою постепенно прикрыли, и служба моя потекла, как у всех. Надо ли говорить, что мне это не нравилось, а сделать я ничего не мог? Три недели назад пришла заявка от Украинского фронта на группу, разведка фронта никак не могла добыть ценного «языка», и отправили запрос к нам. Мы у армейцев были чем-то вроде палочки-выручалочки. Тогда свободная группа была только моя, так что отправили нас.