Даже по сравнению с медлительными коггом каракки были тихоходами. Остальных кораблей английской флотилии — это были пинки — Ендрих Асмус не боялся.
Флагманский когг польских каперов «Корона» начал разворачиваться, чтобы перейти на другой галс. Матросы работали так, что у них трещали сухожилия. Орудия правого борта когга будто взорвались; громыхнул дружный залп, и несколько ядер вонзилось в корпус одного из английских суден. Поляки обрадованно вскричали, но их радость была недолгой. В следующий момент английские корабли окутались дымом, и грохот орудийных выстрелов смешался с треском ломающихся снастей и воплями раненых. Флагманский когг каперов вздрогнул от палубы до клотика [106] и резко сбавил ход. Его паруса были порваны в клочья, а палуба завалена мертвыми телами и залита кровью.
«Это конец...» — Ендрих Асмус понял, что сейчас любые его команды бесполезны, их никто не станет слушать; он проиграл. Когда на борт «Короны» ворвалась абордажная команда англичан, он без всякого сопротивления отдал свою саблю, сел на бочку и обхватил голову руками...
Победа была полной. Ушел лишь один пиратский пинк, но его преследовать не стали. Еще одно судно польских каперов отправилось на дно. Остальные были взяты на буксир, и караван продолжил свой путь к Нарве. Урон англичане понесли минимальный — десяток убитых, около двадцати раненых, и шесть судов требовали починки. Но до Нарвы они должны были дотянуть.
Капитан Уильям Борро цвел как майская роза. Все его поздравляли, а счастливые купцы в единодушном порыве пообещали ему по прибытии в Лондон солидные премиальные. Впрочем, капитан мудро рассудил, что пиратские суда тоже кое-что стоят. А значит, он по любому не останется в накладе...
* * *
Воскресный день в Нарве выдался богатым на развлечения. Во-первых, английские купцы, обрадованные удачным исходом морской баталии, выставили народу в честь победы несколько больших бочек пива. А во-вторых, нарвский воевода не стал долго разбираться с плененными польскими корсарами и велел казнить их всех — всего восемьдесят три человека. Жители Нарвы, изрядно нагрузившиеся добрым английским пивом, весело гоготали и дурачились, предвкушая, в общем-то, обыденное зрелище — не проходило дня, чтобы царские опричники кого-нибудь не четвертовали или не повесили.
Но почти сотню виселиц, установленных на площади, видеть не доводилось. И народ валил на лобное место, как на Святки. Оно было расположено под стенами крепости, однако даже ее мрачные башни не могли испортить местным жителям праздничного настроения, тем более, что собирались вешать не граждан города, а ненавистных польских корсаров.
Ендрих Асмус со связанными руками возглавлял колонну пленных. Рядом с ним шел Кшиштоф Бобрович. Чтобы поляки не разбежались, на всякий случай их еще и привязали друг к другу прочными веревками. Вслед за капитаном брели его офицеры, затем рядовые матросы, а вместе с ними и Густав Табаш. Он весь извелся от переживаний — неужели Карстен Роде обманул его?! Или забыл? Табаш не мог при всех подойти к офицеру московитов и заявить о себе, потому что пока будет длиться проверка, бывшие товарищи задушат его в каземате. Оставалось лишь уповать на чудо, потому что Голштинца нигде не было видно.
Нарвский воевода не пошел навстречу просьбе пленников, чтобы им доставили ксендза для исповеди. «Господу Богу пусть расскажут о своих злодействах, — сказал он, обгладывая мосол. — Христопродавцы проклятые...»
Глухо прогудели бубны, завыли рожки; затем музыка стихла, и на площади воцарилась гробовая тишина. Вдруг ее нагло прервал разодетый ... Карстен Роде. Вместе с Клаусом Тоде и помощником воеводы, высоким статным опричником, одетым во все черное, он подошел к Ендриху Асмусу и, скалясь, сказал:
— Вот и встретились, полячек. Ты так жаждал этого рандеву...
Ендрих Асмус лишь скрипнул зубами и отвернулся. Но Голштинец не оставил его в покое.
— А хорошо мы тебя загнали в западню. Я догадывался, что ты идиот, но не думал, что настолько. Тебе нужно было пойти в свинопасы, а не командовать каперским судном.
— Загнали?.. — Глаза Ендриха Асмуса, казалось, выскочат из орбит.
— А ты думал, что твое поражение — это случайность? Глупец. Тебя привели к английскому каравану, как глупую козу на бойню. — Карстен Роде победоносно рассмеялся. — Прощай. Теперь мы уже встретимся там. — Он ткнул пальцем в небо.
Только после этих слов своего злейшего врага Ендриху Асмусу открылась истина. Густав Табаш! Это его подстава! Как он мог ему довериться?! Глупец, трижды глупец! Поляк в отчаянии застонал, словно ему стало очень больно. Тем временем Голштинец подошел к Табашу, который буквально пожирал глазами своего бывшего патрона, и приказал стрельцу:
— Этого освободить!
Увидев одобрительный кивок опричника, стрелец поторопился разрезать веревки, и Густав Табаш мигом выскочил из колонны обескураженных пленников.
— Будь ты проклят! — прошипел, как потревоженная змея, Ендрих Асмус. — Гнусный предатель!
— Все мы уже давно прокляты, — облегченно вздохнув, спокойно ответил Табаш, разминая затекшие руки. — А тебе не грех и на себя оборотиться. Вспомни, скольких товарищей ты предал. Умри, как подобает мужчине, капитан. И потом, виселица — это не дыба. Не будешь долго мучиться. Момент — и готово. Поэтому считай, тебе повезло.
Густав Табаш цинично ухмыльнулся и пошел вслед Карстену Роде. Снова ударили бубны, зазвенели колокольцы, и рожки завели какую-то варварскую мелодию, оставшуюся от языческих времен.
«Праздничное» действо продолжалось.
На Балтике все чаще гостили осенние туманы. Но разросшейся флотилии Карстена Роде они не были помехой. Скорее наоборот — в тумане легче подобраться к жертве, чтобы свалиться на нее, как снег на голову. Даже орудия во время нападения молчали, а действовали лишь стрелки и абордажные команды. При этом не только груз, но и купеческие суда оставались в целости и сохранности. Агенты Голштинца, поменяв название захваченных посудин, с большой выгодой продавали их в Копенгагене, на Борнхольме и даже в Данциге. Вскоре казна Карстена Роде разбухла до астрономической величины в полмиллиона талеров.
Он разбил свою флотилию на эскадры — чтобы ячейки невода, которым его капитаны ловили добычу, стали более частыми, а вражеских кораблей доходило до места назначения как можно меньше. Московия же, казалось, просто забыла о своем «адмирале». Вместо Стахея Иванова так никого и не прислали, а значит, и деньги, вырученные от разбоя, учитывать в приходной книге было некому. Поэтому Голштинец, не мудрствуя лукаво, распоряжался ими по своему усмотрению.
То утро опять выдалось туманным. Эскадра крейсировала неподалеку от Борнхольма. Вчера был удачный день: каперы перехватили шведский когг, нагруженный дорогими товарами, и всю ночь пропьянствовали, отмечая знатный «улов». Голштинец уже давно перестал миндальничать с пленными и отчаянно сопротивлявшуюся команду судна отправил на дно.