В промышленности мобилизация привела к резкому промышленному подъему. Правда, его структура уже имела новые черты. Так инвестиции в легкую промышленность возросли с 1933 г. до 1935 г. лишь в 1,7 раза, тогда как в тяжелую — в 4 раза. Общий объем производства средств производства в Германии составил в 1938 г. 37,5 млрд. марок, тогда как в Англии — 25,4 млрд. марок, во Франции — 10,9 млрд. марок [112] .
Что касается инноваций, то только США, после Второй мировой конфисковали почти 346 тыс. немецких патентов, общим весом 1,5 тыс. тонн! Американские специалисты на основании этих патентов, по их собственному признанию, продвинули «американскую науку и технику на годы, а в некоторых случаях на десятилетия вперед». Австралийцам досталось всего 6 тыс. патентов, однако премьер-министр Чифли заявил: «Австралийские промышленники в состоянии с помощью немецких секретных материалов поставить свою страну в области техники в число самых передовых стран мира» {873}. Но это будет уже после Второй мировой, а пока…
Пока же на повестке дня стоял плебисцит по случаю объединения Гитлером поста канцлера с постом президента, что было прямым нарушением конституции Веймарской республики [113] . На участки голосования пришли 42,5 млн. человек (95% избирателей), из них 38 млн. поддержали Гитлера [114] . О. Ференбах по этому поводу замечает: «Никогда еще во главе германского государства не стоял человек, пользовавшийся таким беспрекословным авторитетом» {874}.
Внешние достижения фашистской Германии впечатляли, однако какой ценой они были достигнуты? Ничто не дается бесплатно, тем более столь жесткая мобилизационная политика. Чем должен был расплачиваться народ Германии за такие успехи? Ведь то же финансовое чудо Шахта было не более чем государственной финансовой пирамидой, которая уже качалась под своей тяжестью. Ф. Тиссен вообще полагал, что: «так называемое экономическое возрождение нацистского режима — всего лишь обман. В реальности Гитлер не создал никакого богатства. Он истощил все ресурсы Германии…» {875} Что же стояло за этим выдающимся кратковременным экономическим эффектом? К чему вело? В этой книге мы сможем лишь начать поиск ответа на эти вопросы…
Пока же нам необходимо ответить на вопрос о сущности фашизма — чем он являлся? Какую идеологию проповедовал? Без этого невозможно понять природы фашизма и его успеха в 1920–1930-е годы в Европе.
Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брошен человек!…
Век расшибанья лбов о стену
Экономических доктрин,
Конгрессов, банков, федераций…
Век акций, рент и облигаций,
И малодейственных умов.
Век буржуазного богатства
(Растущего незримо зла!).
Под знаком равенства и братства
Здесь зрели темные дела…
А. Блок, 1911 г.
Европа идет к самой кровавой своей катастрофе, приближается к концу, неизбежно заложенному в ней от рождения. Этой роковой судьбы уже не изменить. Камень катится, и не только с 1914 года — он катится в течение четырех столетий.
В. Шубарт, 1939 г. {876}
Смену XIX и XX веков человечество встречало с большим скептицизмом:
«Чувство неуверенности и подавленности впервые закрадывается в прометеевскую культуру с именами Руссо и Шопенгауэра. Возникают симптомы культурной усталости, пресыщенности, духовных падений, — отмечал В. Шубарт, — Европейский континент охватывает нарастающее беспокойство, которое неизменно сопутствует чувству гордости за свою культуру и осознанию прогресса, что приводит в конечном счете к отрицательной оценке любой культуры, в том числе и существующей. Появляется целый ряд пессимистически настроенных философов культуры — от Шопенгауэра и Ницше до Шпенглера и Клагеса. Все они — больная совесть Европы. Первым, кто не просто смутно почувствовал этот процесс, но и четко осознал, будучи в стороне от него, — был, однако, Киреевский» {877}.
В 1852 г. И. Киреевский пишет о близком закате Европы: «Духовное развитие Европы уже перешагнуло свою высшую точку. Достигнув атеизма и материализма, она исчерпала те единственные силы, которыми она обладала, силы абстрактного рационализма, и идет навстречу своему банкротству» {878}. Подобные настроения охватили ведущие умы русского общества того времени: А. Герцен: «Все в Европе стремиться с необычайной быстротой к коренному перевороту или к коренной гибели: нет в ней точки, на которую бы можно опереться; все горит, как в огне, — предания, теории, религия и наука и новое и старое» {879}. «Мне кажется, что роль теперешней Европы совершенно окончена…» {880}. Ф. Достоевский: «В Европе все подкопано и, может быть, завтра рухнет бесследно». «Европа накануне падения…» {881}.
За четыре года до Киреевского в 1848 г. в Европе появляется «Манифест коммунистической партии» К. Маркса предсказывающий скорую смерть капитализма и либерализма образца XIX в., и указывающий что родился уже его могильщик: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака…». Из России слышался голос А. Герцена: «Ясно, что дальше дела не могут идти так, как шли, что исключительному царству капитала и безусловному царству собственности так же пришел конец, как некогда царству феодальному и аристократическому…» {882}.
В конце XIX в. в США появляется книга в стиле утопий Томаса Мора Э. Беллами «Взгляд в прошлое 2000–1887» о Бостоне 2000 г., которая отразила состояние Америки в конце XIX в., сотрясаемой стачечным движением, в книге звучала необходимость социальных перемен. Американский вариант социализма по Беллами — эпоха трестов обрела свою кончину в великом тресте, что, по сути, представляет собой не что иное, как государственный капитализм {883}. По словам С. Шарапова, Э. Беллами обратил «свободную Америку в огромные арестантские роты посредством государственной регламентацией труда в его мельчайших подробностях; «всеобщая трудовая повинность» Беллами есть нечто, столь принципиально чудовищное, что перед ней бледнеют и каторжные работы».