— Я случайно услышала… Ты сказал Цапко? — спросила она, появляясь в операторском зале «Измаила» не откуда-нибудь, а из рабочего кабинета вице-адмирала Лещенко.
— Ада? Здравствуйте. Да, я сказал Цапко.
На ее лице отразился искренний испуг.
— Что с Сережей?!
Продолжать скандалить в ее присутствии мне было очень неловко, поэтому я, выразительно поглядев на капитана третьего ранга, который обещал меня арестовать, ответил Аде как мог уклончиво:
— Вот и не знаю, что с ним. Боюсь, сбит. И ему очень нужна помощь. Но тут такие обстоятельства…
— Какие?
— Сложные.
— Нет уж скажи!
— Ада, да ничего я не могу вам сказать! — вспылил я. — Ни-че-го хорошего!
С этими словами я развернулся и покинул командный пункт. Я направлялся к танкодесантным кораблям. Доставая сигарету, сломал ее.
Отшвырнул прочь.
— Саша!
Долго ковырялся в пачке, пока не обнаружил, что она пустая. Скомкал и выбросил пачку.
— Са-ша! Да постой же ты!
«Черт, ну что с нею делать?»
Я остановился и позволил Аде догнать меня.
Глаза у нее были на мокром месте, но она не плакала.
— Ну ты и бегаешь… Отец сказал… Прямо сейчас ничего нельзя сделать. Он не имеет права. Но спасательные флуггеры обязательно к Сереже прилетят. Это правда?
— Прилетят, правда. А остальное — неправда. Сделать всегда можно. Было бы желание… Постойте, какой отец?
— Моя фамилия — Лещенко.
«А! Так вот откуда она такая шустрая. Адмиральская дочь… То-то я думаю, «пропуск на «Нахимов» — не проблема»… А Лещенко… Прав, наверное… Если он даже ради дочери не хочет вертолетчикам приказывать, значит, там действительно жарко… С другой стороны, она тоже большую глупость сделала… Не может же вице-адмирал в присутствии своих подчиненных менять решения по прихотям гражданского лица! Пусть даже и дочери!»
— Хорошая фамилия. Идемте, попытаем счастья еще разок. Не получится — значит, будем молиться на те «Гекконы», которые прилетят через час.
Вскоре я уже разговаривал с вертолетчиками полка, приданного в усиление танковой дивизии Святцева. Аде я строго-настрого приказал подождать в сторонке.
— Три экипажа на том направлении уже гробанулись, — объяснял немолодой для своего звания капитан Можайский. Я понимающе кивал. — А общие наши потери — семь машин. Мы же прямо с десантных кораблей в бой пошли. Выкатились, лопасти раскрыли и вперед. А сейчас нас вернули.
— Вернули почему?
— Уровень потерь недопустимый. Решили держать в резерве на случай клонского танкового контрудара.
— А «володьки» ваши тоже для контрудара берегут? — Я имел в виду, само собой, спасательные В-31.
— И «володьки» подвески получили. Шесть блоков неуправляшек.
— Так, значит, не полетим? — спросил я, заглянув капитану в глаза.
Капитан покачался с носков на пятки. Сплюнул.
— Эх, подведешь ты меня под трибунал, сын звезды…
После короткого, но красочного скандала Аду на борт все-таки пустили. Решающим аргументом оказалось продемонстрированное нам удостоверение Воронежских военфельдшерских курсов.
И удостоверение фельдшера, и сам тот факт, что она хотела во что бы то ни стало лететь с нами, делали Аде честь.
«Надо же! Она что — успела в Цапко влюбиться? За один-единственный день? Или они раньше были знакомы? В любом случае я бы на месте Сережи за такую женщину держался… Впрочем, если учесть, что она его старше и пойди еще пойми на сколько… — в моих матримониальных раздумьях постепенно побеждала дружба. — В общем, им обоим надо держаться друг друга!»
Итак, Ада полетела за фельдшера.
Стрелком на блистерные пулеметы полетел я.
По-хорошему, в ходе спасательной операции обязательно нужно иметь на борту вертолета отделение осназ ну или хоть обычной пехтуры. Но наш случай был такой щепетильный, что ни я, ни капитан не имели власти приказывать. Да и рисковать лишними жизнями… Наших вполне достаточно.
В итоге взяли мы с собой только бортмеханика с запоминающейся фамилией Неизвестнов.
Достигли своего квадрата за четверть часа. И, вопреки всем штабным страшилкам, без приключений. Ну, если не считать приключением саму пилотажную манеру Можайского. Вертолет В-31 — машина тяжелая и неуклюжая. А Можайский, закладываясь на засады клонских зенитчиков, швырял «володьку» из стороны в сторону так, будто сидел в кабине приспособленной под такие выкрутасы «Пираньи».
Оставив за спиной сплошную зону разрушений вокруг Керсаспа-Центрального, мы дважды прошли над клонскими позициями, с виду целехонькими. Даже окопанную роту танков видели. Но клоны почему-то вели себя на удивление лояльно. Если не считать нескольких пулеметных очередей издалека, наш пролет они проигнорировали. Может, речь Пантелеева так подействовала?
В квадрате тоже все было с виду тихо-мирно. Близ горизонта коптила небо клонская колонна — та самая, которую после нас добили штурмовики. Может, там и оставалась пара исправных БРАМДов, чьи универсальные пушки могли доставить нам известные неприятности, но, думаю, их экипажи были полностью поглощены возней со своими ранеными. Что можно понять.
Место падения Бабакуловской машины нашли сразу. Над его «Горынычем» дрожало горячее марево, достаточно контрастное для бортового инфракрасного пеленгатора.
Можайский посадил вертолет.
— Ибрагима больше нет, — сказал я.
Точнее, я был уверен, что только подумал об этом. Но, оказывается, я не смог удержать полынную волну горечи в себе и произнес свое страшное заключение вслух.
— Почему? — испуганно спросила Ада.
— Я вижу его скафандр. Это значит, он не катапультировался и упал вместе с флуггером. А такой удар…
Говорить дальше я не смог. Безнадежно махнул рукой, выскочил из бортовой двери, побежал к обломкам флуггера.
Да, комэск погиб.
Если мы сейчас найдем тело Цапко…
Если мы сейчас его найдем, значит, я — последний.
Последний из той эскадрильи И-02, какой я увидел ее впервые тринадцать месяцев назад.
Ах да, еще Кожемякин. Он не погиб, он переведен с повышением.
Сейчас мне от этого не легче. И если только Цапко тоже погиб… Ох, про Аду не хочется и думать.
— Мы не сможем его забрать, — сказал бортмеханик Неизвестнов, подходя с двумя автоматами и отдавая один из них мне. Умный человек, соблюдал инструкции.
— Почему?
— Ты же видишь… Тут на три часа работы автогеном. Надо искать живых.
Это было обидно, обидно и нелепо, это шло вразрез с нашим неписаным кодексом… Но — бортмеханик был прав.