Дома их ждала родня – бабушка, мама, теща. Был накрыт стол, сияли умытые окна. Он положил драгоценный сверток на кровать, и жена любовно и бережно развязала ленты, раскрыла сверток. И обнаружилось маленькое розоватое тельце с приподнятыми ножками, хрупкими, как стебельки, ручками. Кольчугина поразили крохотные нежно-розовые ноготки на шевелящихся пальчиках рук. Жена показывала сотворенное ею чудо, и на ее прекрасном лице были гордость и восхищение. Она призывала всех восхищаться.
Бабушка подошла, прилегла на кровать. Приблизила к младенцу свое сморщенное, коричневое лицо. Стала молча, долго смотреть на свою правнучку. На ее перламутровое тельце, которое слабо вздрагивало от таинственных биений. Бабушкины карие глаза, почти невидящие, замерли, не моргали. Казалось, между ней и ребенком установилась незримая связь, прозрачный световод, по которому бабушка переливала в правнучку все родовые преданья, все родовое наследие. Готовясь покинуть мир, она вдыхала в правнучку свою исчезающую жизнь, продлевая существование рода, направляя его в бесконечность. Кольчугин благоговейно созерцал это таинство. Чувствовал линию жизни, на которой они все поместились.
Это воспоминание умиротворило его. Свой день он завершил тихо, успокоившись от дневного потрясения. Не включал телевизор. Черный прямоугольник таил в своей глубине зрелища убиваемых городов. И он не позволял этим зрелищам всплыть на поверхность.
Он достал из шкафа клетчатый плед. Сел в кресло и укрыл себе ноги, как это сделала когда-то жена.
«Спасибо, милая», – произнес он неслышно. Сидел в долгих сумерках, глядя на гаснущий за окном сад.
Утром ему позвонила активистка Лапунова, та, что участвовала в ток-шоу «Аналитика». Ее энергичный, требовательный голос с первых же слов вызвал у Кольчугина едкую неприязнь. Воскресил недавнее унижение, отвращение к лживому телеканалу, который устроил ему ловушку, вырезал его страстное обращение к Президенту.
– Дмитрий Федорович, напоминаю, что сегодня состоится митинг в поддержку Новороссии. В «Останкино» вы дали согласие. Очень вас жду.
– Простите, никакого согласия я не давал. Не мне в моем возрасте бегать по митингам. Для этого есть молодые.
– Но, Дмитрий Федорович, ведь вы обещали. Свидетелем тому – вся страна. И потом, вы – авторитет, не сравнимый с нами, молодыми. Вы – золотые уста России!
Кольчугин представил ее моложавое лицо с молодежной челкой, прикрывавшей морщинки на лбу. Ее напор был характерен для женщин, посвятивших себя общественной деятельности. Он всю жизнь сторонился этих шумных и неутомимых активисток, бесцеремонных и фанатичных.
– Еще раз прошу меня извинить. Я неважно себя чувствую. Все, что я мог сказать в поддержку Новороссии, я сказал в моих статьях и выступлениях. Я не оратор, а писатель.
– Дмитрий Федорович, на митинге будут представители всех патриотических организаций. Резолюцию митинга прочитают в городах Донбасса, прочитают в Кремле, прочитает Президент. Вы же хотите, чтобы русская армия прекратила геноцид в Донбассе? Мы не обойдемся без вашего слова. «С кем вы, мастера культуры?»
Это назойливое вторжение в его тихий утренний дом Кольчугин воспринял как бестактное насилие. Хотел сказать резкость, но сдержался.
– Еще раз прошу меня извинить, но я не сумею прийти, – и отложил телефон.
Он полил цветы на окнах, те, что раньше поливала жена. Хотел вернуть себе вчерашние чувства, когда память, блуждая в прошлом, отыскивала среди ошеломляющих зрелищ, военных походов и государственных переворотов, – отыскивала драгоценные воспоминания о детях, о кратких мгновениях, когда все они собирались вместе.
С маленьким сыном они идут через поле картошки. Сын едва возвышается над ботвой, цепляется за стебли, семенит в борозде, боясь отстать. А в нем такая острая нежность, любовь к его круглой голове, маленькому торопливому телу. Сын страстно стремится не отстать, не потеряться в огромном поле, в огромном мире, где ему опорой служит отец, его сила, доброта и любовь.
В осенней деревенской избе они всей семьей собрались у горящей печки. Красные язычки на стене. Жена прижала к себе детей, а он кочережкой шевелит дрова, окружая их красными искрами. Захлопнув дверцу, продолжает рассказывать бесконечную сказку, которую тут же выдумывает. Про волшебных муравьев-канатоходцев. Про злобных карликов и добрых лилипутов. Про Птицу Ночь, которая летает над заснувшей деревней. И в детях такое страстное внимание, нетерпение, и жена сама, как дите, внимает его фантазиям.
Они вышли на берег ледяного ночного озера, над которым стояла огромная голубая луна. Он подобрал прозрачные ледышки, раздал детям, жене, и они сквозь ледяные линзы смотрят на луну. Лица дочери, сына, жены в голубых таинственных отсветах. Он зачарован огромным волшебным миром, в который они явились и теперь неразлучны навеки.
– А на луне люди водятся? – спросила дочь.
– Мы с вами лунные люди, – сказала жена.
– Лунные люди, – завороженно повторил сын.
Жена кинула на озерный лед ледяное стеклышко, и оно зазвенело, покатилось, мерцая, исчезая в сумерках.
Кольчугин вслушивался, ловил тот далекий звон.
Опять раздался звонок. Он услышал требовательный, возбужденный голос Лапуновой:
– Дмитрий Федорович, включите телевизор! Посмотрите, посмотрите, с кем «мастера культуры»! А вы не хотите идти на митинг!
Раздраженный, повинуясь бесцеремонному требованию, Кольчугин включил телевизор.
Известный рок-музыкант Халевич пел свою бравурную песню о лазурной птице, приносящей победу и счастье. Он пел ее, находясь в расположении украинских войск в районе покоренного Славянска. В парке с поломанными деревьями, среди разрушенных стен сидели на земле солдаты. Гремел и танцевал на месте ударник. Саксофонист раскачивал из стороны в сторону саксофон. Патлатый пианист вонзал длинные пальцы в синтезатор. Халевич, со своим характерным лицом смеющейся белки, двигал плечами и бедрами, исполняя гремучую песню. Солдаты хлопали, свистели, раскачивались. На коленях лежали автоматы. Лица были исхудалые, загорелые, опаленные боями.
Кольчугин чувствовал, как его истощенные мышцы начинают крепнуть от ненависти. Скулы сводила судорога отвращения. Слезящиеся глаза наполнялись злым блеском.
Перед ним был враг, беспощадный, неистребимый, бессмертный, возникший из тьмы времен, чтобы терзать родную землю. Его песня была ритуальным псалмом, накликающим смерть на Россию. Птица, о которой он пел, была синей смертью, которая выклевывала глаза младенцам. Победа и счастье, о которых он пел, были победой над русскими, счастьем увидеть их поражение. Солдаты, опьянев ядовитой огненной музыкой, шли к своим гаубицам и «Градам», продолжая стирать с земли города Донбасса. Эту музыку слышали в застенках пленные ополченцы, у которых битами ломали кости. Колдун с лицом хохочущей белки глумился над Кольчугиным, над его бессилием и немощью.