— …которая в Вильнюсе пошла на штурм телецентра?
— Да, и этот синдром остался — люди боялись брать на себя ответственность. В девяносто первом году, я уверен, если бы престарелый маршал Язов приказал захватить Белый дом, «альфовцы» бы не подчинились…
— Хм, а вы понимали, что, если бы не ваша решительность, в девяносто третьем все могло обернуться иначе?
— Понимал — поэтому и не пытался отсидеться в сторонке. Когда группа «А» не шла на штурм Белого дома, ничего не оставалось, как повести ее самому, и спецназовцы меня поддержали.
— Ельцин хоть был в тот момент в состоянии соображать, что происходит в стране?
— К этому времени он уже отбыл на дачу — мы все делали без него, а потом, когда Руцкого с Хасбулатовым в Лефортово привезли, Борис Николаевич вернулся в Кремль отмечать победу. Кстати, когда его днем, часов в двенадцать, доставили домой, и Наина Иосифовна увидела, что меня рядом нет, первое, что она сказала: «Коржаков струсил, он тебя бросил». Такой скандал закатила: «Мы здесь в лесу одни, нас захватят сейчас и убьют!» Успокоилась, только когда увидела по телевизору, чем на самом деле я занимаюсь.
Из книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката. Послесловие».
«…Около 18 часов 4 октября девяносто третьего, благополучно сдав мятежников с рук на руки, мы с Барсуковым прямо из Лефортово поехали в Кремль, на доклад. В кабинете президента не застали — он был в банкетном зале, и я с удивлением обнаружил, что торжество в честь победы началось задолго до самой победы и уже подходит к концу.
Мы с Михаилом Ивановичем умылись: вода была черная от копоти, ружейного масла и пыли. Вошли в зал со служебного входа, но нас тут же заметили. Барсуков принес исторический сувенир и хотел им обрадовать президента:
— Борис Николаевич, позвольте преподнести вам подарок на память. В кабинете Хасбулатова нашли его личную трубку — вот она.
Президент начал заинтересованно осматривать трофей.
— Борис Николаевич, да зачем вам эта гадость нужна, что вы ее трогаете? — встрял разгоряченный министр обороны Грачев.
Шеф тут же отреагировал:
— Да, что это я ее трогаю? — и швырнул трубку в угол с такой силой, что глиняная вещица разлетелась на мелкие кусочки.
После этого нам налили до краев по большому фужеру водки. Легко, как воду, залпом выпив, мы присоединились к общему веселью, но в душу закралась обида. Я взглянул на сияющего Грачева с рюмкой в руке и вспомнил, как он просил письменного приказа на штурм Белого дома. Посмотрел на раскрасневшуюся от водки и удовольствия физиономию Филатова, который две недели назад в моем кабинете бился в истерике, а теперь рыдал от счастья… Эти люди оказались за столом победителей главными, а тех, кто внес решающий вклад в общее дело и довел его до конца, даже забыли на торжество пригласить. Невольно пришли на память строки из ранних дворовых шлягеров Владимира Высоцкого: “А когда кончился наркоз, стало больно мне до слез — и для кого ж я своей жизнью рисковал?”
…Наркоз действительно закончился — в моем почти слепо преданном отношении к Ельцину появилась первая серьезная трещина».
— О чем, интересно, вы думали, когда фактически в одиночку руководили ходом событий в России? Была мысль, что вот я, простой парень Саша Коржаков…
— (Перебивает.) Извините, конечно, но я никогда не считал себя человеком ниже сортом, чем наши правители. Я с шестьдесят восьмого года в Кремле, и мимо меня проходили все: и президенты, и короли…
— То есть вы не простой парень?
— Вот именно. Так долго работая на самом верху, я понял, что это не какие-то боги, не уникальные личности, а простые, обычные люди, и хотя изображают из себя супервеликих, так же хотят и писать, и какать, и надираться, и трахаться… Взять хотя бы нашего бывшего президента… Нам, конечно, свойственно создавать себе кумиров и обожествлять их, но я был нормальным, земным и сознавал: все остальные — точно такие же.
— В девяносто четвертом году Россия развязала жуткую войну в Чечне. В чем состояла ошибка власти, что надо было сделать не так?
— Не cледовало вообще боевые действия начинать! Я неоднократно беседовал по этому поводу с Ельциным и доказывал ему, что нельзя воевать с мусульманами: мы уже показали себя, когда влезли в Афганистан — до сих пор выпутаться из него не можем.
— Вы это видели своими глазами, когда служили в личной охране Бабрака Кармаля?
— Да, поэтому и утверждал: навязать что-то силой оружия им невозможно. Эти ребята — фанатики, а тут тем более — ваххабиты: с ними лучше всегда договариваться. Они же не стремились нашу территорию захватить, не предъявляли ультиматумов: просто просили дать им свободно жить — вот и надо было пойти навстречу. У центра ведь были подписаны хорошие договора с Татарстаном об экспорте их продукции, в частности нефти, на паритетных условиях. Почему так Казань процветает? Потому, что ей создан особый режим благоприятствования. Ну и слава Богу — зато накал национального вопроса снижен на много градусов.
Примерно того же просил и Джохар Дудаев — нормально, мирно, но, к сожалению, у нас было античеченское лобби и действовало оно по старой пословице, когда вор громче всех кричит: «Держи вора!». Кого я конкретно имею в виду? Главу администрации Ельцина Филатова и главу Московского УФСК (Управления федеральной службы контрразведки. — Д. Г.) Савостьянова, которому почему-то поручили Чечню… Он приходил ко мне чуть ли не через день. «Женя, — я спрашивал, — чего это ты взялся за Грозный? Что, у тебя в Москве, в области дел нет?». Я понимал, что у них чисто нефтяные возникали вопросы — все упиралось в легкие бабки.
Чеченцы хорошо знали, к кому подъехать, знали, кто подонок и на содержании у Гусинского состоит… У «Моста» же (структуры Гусинского. — Д. Г.) с Савостьяновым был договор — вот они и использовали чиновника, который до этого в жизни ничем не руководил (самый большой пост у него был — чаеносец московского мэра Гаврилы Попова). По своей специальности как инженер-геофизик он никогда с должности рядового инженера не продвинулся бы, а став большим демократом, когда ему доверили тезисы для Гаврилы Харитоновича сочинять, возомнил себя вдруг великим. После этого был назначен главой КГБ по Московской области — конечно, его на корню купили…
Именно эти люди докладывали президенту, что происходит в Чечне и как там идут дела. Чуть где Дудаев плохо о Ельцине отозвался, тут же трансформировали это, сгущали краски и передавали Борису Николаевичу, зная его слабые стороны, в частности мстительность. Когда его оскорбляли, для него это был острый нож, и простить такого он просто не мог (правда, нынешние в этом плане отличились, по-моему, еще больше).
Мы как могли Ельцина уговаривали — я и первый вице-премьер Сосковец. Однажды застал Олега стоящим перед ним на коленях: «Борис Николаевич, умоляю, не надо с Чечней воевать» (я, кстати, за точность того, что вам говорю, ручаюсь — еще никто за клевету на меня в суд не подал и написанное топором не вырубил), и вот нас: меня и Сосковца — эти придурки (Филатов, Савостьянов и иже с ними) обозвали партией войны. Нас — тех, кто был категорически против этого блицкрига! К счастью, и Дудаев, и его окружение, и нынешнее руководство Ичкерии — все знали, какова наша позиция. Почему у меня никогда с чеченцами нет проблем, почему они в расстрельные списки меня не вносили, хотя там многие: и Ерин, и Грачев, и Барсуков? Да потому, что знали: мы были против кровопролития.