– А попить у тебя есть?
– Да откуда?! Из лужи вон попей…
– Фу-у…
– Тогда кровушки пососи, – сказала Гита, с недоброй усмешкой присаживаясь возле трупа копейщика, чье лицо было старательно обезображено вороньем. – Я вот пососала – так мне сразу того… есть и расхотелось.
– Ну, Гиточка! – заныла Мелика. – Не пугай меня!
– А ты не ной!
– Хорошо. Не буду, – сдалась Мелика. С минуту она молчала, подавленно рассматривая свои грязные ногти. А потом вдруг сказала, резко изменив интонацию: – Знаешь, Гита, что я думаю? Я думаю, что, наверное, хватит все эти вещи брать… Это как-то нехорошо… Проклятое это дело – дергачество. Мне папа говорил, что дергачей потом проказа поедом ест.
– Да разве ж это дергачество? – возразила Гита. Получилось не очень-то убедительно. – Мы просто взяли то, что никому не нужно…
– Ну да. Только сдается мне… в общем, если мы сейчас же не прекратим, то это… проказа будет… Носы отвалятся. Если не чего похуже. – И Мелика всхлипнула так натурально, что даже Гиту пробрало.
– Чур меня! Чур!
– И руки-ноги будут все в чирьях… – добавила Мелика, как в сомнамбулическом трансе. Ее голос был таким тихим и по-новому убедительным, что Гита вдруг осознала: наивными устами Мелики говорит нечто такое… нечто такое, чего лучше послушаться.
– Тогда, может, давай все это выбросим? – предложила Гита.
– Давай.
– И кошелек тоже?
– И кошелек… Придется…
И, сложив свои трофеи кучкой, присмиревшие девочки продолжили поиски Серого Тюльпана.
– Тюльпа-ан! А, Тюльпанчик? Ты где?! – позвала Мелика.
Они доплелись до махрово-зеленой низины, где прошли последние часы ставки сиятельного князя Занга окс Ладуя – правителя законного, но несчастливого.
Тут дергачи поработали особенно старательно – большинство покойников лишилось всей одежды, обуви и белья, а вместе с ними и той жалкой благообразности, которая бывает свойственна трупам, – слишком уж тщательно их обыскивали, слишком часто переворачивали. Вот они и лежали раскоряками, раками, пьяницами, а вовсе не павшими героями. Вид сизых и розовых раздетых тел, не до конца утопленных в изумрудной шерсти земли, был сюрреалистичен, гадок. Зато Гиту и Мелику больше не искушали бесхозные кошельки и «потерявшиеся» кинжалы…
– Ты чего кричишь? – настороженно спросила Гита.
– Так, ничего. Просто. Тюльпан зову… В шутку!
– А-а, в шутку… А я уже думала, ты того… В уме повредилась. – Гита задрыгалась, изображая расслабленного.
– А что, тебе этот твой Лид не объяснил, как быстрее Тюльпан искать?
– Не-а. Говорил, сам найдется. – Гита все больше мрачнела. В глубине души она уже начала раскаиваться в том, что повелась на жреческие побасенки. Да еще и подругу подбила.
– Ну, значит, так оно и будет, – радостно согласилась Мелика. – Лучше давай подумаем, что мы с ним сделаем, когда найдем.
– Ну… Как это – что? Можно будет кого-нибудь оживить!
– Кого?
– Да кого угодно!
– Ну кого, например?
– Ну, например, Борака.
– Это кузнеца, что ли? Со Старой Заимки? – удивилась Мелика.
– Ну да.
– А зачем его оживлять? Он уже старый был, когда умер. И кривой… А неприветливый какой – жуть! Я ему в предзимье ножи носила подточить. Стоял такой морозище… Воробьи на лету падали! А он даже не зазвал в хату. Так в сенях со свиньями до полудня и простояла, как колода, – думала, мне там корочун придет. Зачем такого оживлять?
– Он маме денег должен!
– Много?
– Два серебряных авра!
– Ого…
– Так отож.
– Должен-то он, может, и должен… Только ты думаешь, что отдаст, если оживет?
– Может, и не отдаст… С козляры станется… Пожалуй, жирно ему будет – Тюльпан еще на него тратить! – резюмировала Гита. – А ты б кого оживила?
– Я? Ну… наверное, бабушку.
– Так ее уже и черви слопали небось, – скептически отозвалась Гита, загибая для счету пальцы на левой руке – сколько же это месяцев прошло? – И, остановившись на мизинце правой, она заключила: – Стопудово слопали! До самых до костей уже догрызлись…
– Ну… И что с того, что слопали? Ну, догрызлись даже – пускай. Нельзя, что ли, оживить?
– Нельзя.
– Это еще почему?
– Лид предупреждал, что оживить можно только того, кто умер не больше одной луны назад.
– Тю… Так бы сразу и сказала. – Мелика разочарованно поджала губы. – Тогда я бы оживила Лилу.
– Эту малую, что ли? – Гита недоуменно вытаращилась. – Которую Хромоножка по осени родила? Это еще зачем?
– Знаешь, Хромоножка так плакала, когда Лилушка умерла…
– Подумаешь плакала! Она же дура! И на руку нечистая – это всем известно. Не пойму вообще, что ты в ней нашла! – ревниво заметила Гита.
– Зато она добрая, знает разные истории и… И мне ее жалко.
– Жалко у пчелки!
– Все равно. Все равно.
– А я, может, против – на какую-то Лилу переводить волшебный цветок! – объявила Гита и для убедительности подбоченилась. – Не станешь же ты Лилу оживлять без моего согласия? А моего согласия на эту Лилу нету!
– Ах вот ты какая?! – В глазах Мелики блестнули слезы.
– Да! Такая! Вот такая вот! – выпалила Гита, но, заметив, что Мелика готова разреветься, она спешно проявила благоразумие. Ведь все-таки она была старше. Тут, в Полях, только рыдающей Мелики не хватало. Но главное, что толку спорить, как распорядиться Серым Тюльпаном, когда они его еще не нашли?
Гита великодушно заулыбалась и, переменив тон, сказала:
– Ладно, котенок, не дуйся, а? Ты лучше сама подумай. Вот оживишь ты Лилу. И что с ней Хромоножка делать будет? Разве Хромоножке станет легче? Ей и самой-то жрать нечего. Горшки она выносит за всякими уродами, а ей за это котелок облизать разрешают! Ну поплакала-поплакала, так зато она теперь снова свободная девица! Авось кто просватает. А с Лилу кому эта Хромоножка нужна? Так что ты лучше не про Лилу, а про Хромоножку свою побеспокойся. Да не реви же ты, дурочка!
Но увещевания Гиты на Мелику не подействовали – может, потому, что слегка запоздали. А может, потому, что Мелика чувствовала себя измученной, голодной и виноватой. Правда, плакала она недолго.
– А если, допустим, оживить жену старосты? А староста нам за это… ну, что-нибудь хорошее сделает? – предложила Мелика и невинно высморкалась в льняной подол платья.
– Ага. Сделает он тебе хорошее, как же, – проворчала Гита. – На кол посадит. За то, что в Поля ходила, хоть заповедано это. – И Гита неожидано игриво подмигнула Мелике. Она была рада, что та наконец успокоилась. – Забудь ты про старосту! Я тут кое-что получше сообразила!