И надо бы запомнить, чтобы защитить себя, что простая дочка фермера, которая зарывает серебро и ничего не понимает, по крайней мере, сберегает свое серебро, когда кампании заканчиваются. Армия рассеялась. Вожди сбежали. А я и мое имущество в целости и сохранности. Хвала Господу, все кончено.
Мы должны отвезти королеву обратно в Татбери, под надзор, пока она не отправится с Гастингсом в лондонский Тауэр или куда там он велит ее отвезти; и возчики разбили несколько моих хороших венецианских бокалов, а одну повозку мы вовсе потеряли – в ней были гобелены и кое-какие ковры; но хуже всего то, что мы не получили письма от Сесила. Вокруг нас по-прежнему тишина, ни слова благодарности за спасение королевы шотландцев от опасности от нашей королевы. Если бы мы ее не увезли – что тогда? Если бы ее захватили мятежники, разве весь Север не поднялся бы за нее? Мы спасли Елизавету, словно сами вышли против армии Севера и разбили ее, пятьдесят человек против шести тысяч. Мы похитили носовую фигуру мятежников, а без нее они ничто.
Так почему Елизавета не пишет моему мужу графу? Почему не выплатит то, что задолжала за содержание королевы? Почему она не сулит нам поместья Уэстморленда? День за днем я вписываю ее долг нам в свои расходные книги, и эта суматошная поездка через всю страну тоже обошлась нам недешево. Почему Сесил не напишет нам одну из своих теплых кратких записок в знак доброй воли?
А когда мы возвращаемся в Татбери, разбив по дороге лишь несколько бокалов и одну супницу и лишившись фургона с гобеленами и занавесями, вот и все жертвы нашего бегства в кромешном ужасе – почему я по-прежнему не чувствую себя в безопасности?
Мне нет покоя. Нет покоя дома, где Бесс каждый день подсчитывает наши потери и приносит мне итоги на листах, исписанных красивым почерком, словно одно прилежание означает, что долги выплатят. Словно я могу отвезти бумаги королеве, словно кому-то есть дело до того, что мы разоряемся.
Нет покоя в моей душе, поскольку Гастингс только и ждет, чтобы местность объявили безопасной для путешествий, чтобы увезти от меня королеву, и я не могу ни говорить с ней, ни просить за нее.
Нет покоя в стране, где нельзя доверять ничьей верности, местные жители хмурятся и явно строят планы на новое восстание, а некоторых все еще нет дома, они все еще бродят где-то с остатками армий, все еще сулят беду.
Леонард Дакр, один из знатнейших лордов Севера, который все это время был в Лондоне, вернулся домой, так и не дождавшись, чтобы битва началась и была проиграна; но, несмотря на то что на пороге его дома стоит огромная армия Елизаветы, он собрал жителей своих земель, сказав, что они ему нужны для защиты королевского мира. Сесил, как всегда, ведомый двойным огнем своих страхов и гения в деле наживания врагов, тут же посоветовал королеве арестовать Дакра по подозрению в измене; и, вынужденный защищаться, лорд поднял знамя и пошел против королевы.
Гастингс барабанит в дверь в мои личные покои, словно я сам предатель.
– Вы знали про Дакра? – требовательно спрашивает он.
Я качаю головой.
– Откуда? Я думал, он был в Лондоне.
– Он напал на армию лорда Хансдона, и ему удалось уйти. Он клянется, что поднимет Север.
Я чувствую, как меня снедает страх за нее.
– Снова! Только не это! Он идет сюда?
– Бог знает, что он делает.
– Дакр – верный человек. Он не станет сражаться с армией королевы.
– Он только что это сделал, и теперь он вне закона, спасается бегством, как остальные северные лорды.
– Он так же верен, как…
– Как вы? – намекает Гастингс.
Я чувствую, как сжимаются мои кулаки.
– Вы – гость в моем доме, – напоминаю ему я, и голос мой дрожит от ярости.
Он кивает.
– Простите. Времена тревожные. Клянусь богом, хотел бы я просто забрать ее и уехать.
– Пока еще небезопасно, – быстро отвечаю я. – Кто знает, где могут быть люди Дакра? Вы не можете увезти ее из этого замка, пока местность небезопасна. Вы опять поднимете Север, если ее у вас похитят.
– Знаю. Придется подождать приказа Сесила.
– Да, он теперь всем будет распоряжаться, – говорю я, не в силах скрыть горечь. – Благодаря вам, соперников у него не будет. Вы сделали нашего слугу нашим господином.
Гастингс кивает, он собой доволен.
– Ему нет равных, – говорит он. – Никто лучше него не представляет, какой может стать Англия. Он один понял, что мы должны стать протестантской страной, должны отделиться от других. Он понял, что мы должны повелевать Ирландией, подчинить Шотландию, что мы должны идти дальше, в другие страны мира, и сделать их своими.
– Не тот человек, чтобы становиться его врагом, – замечаю я.
Гастингс грубо хохочет.
– Да уж. И ваша подруга, другая королева, в этом убедится. Вы знаете, о скольких смертях отдала приказ Елизавета?
– Смертях?
– Казнях. Наказание за восстание.
Я холодею.
– Я не знал, что она распорядилась о казнях. Разумеется, будет суд за измену, но только для вождей и…
Он качает головой.
– Никаких судов. Те, про кого достоверно известно, что они участвовали в выступлениях против нее, будут повешены. Без суда. Без права на помилование. Без вопросов. Она сказала, что хочет, чтобы повесили семьсот человек.
Я пораженно молчу.
– По одному из каждой деревни, с каждого поселения, – слабым голосом произношу я.
– Да, – говорит он. – Больше они не поднимутся.
– Семьсот?
– На каждый округ своя квота. Королева постановила, что их нужно повесить на перекрестке в каждой деревне и что их тела нельзя срезать. Пусть висят, пока не сгниют.
– От этого наказания погибнет больше людей, чем во время восстания. Не было битвы, не было кровопролития. Никто ни с кем не сражался, армия рассеялась без единого выстрела, никто не извлек меч из ножен. Они подчинились.
Он снова смеется.
– Тогда, возможно, научатся больше не бунтовать.
– Или усвоят, что новые правители Англии не заботятся о них, как заботились прежние. Все, что они выучат, это то, что если они просят восстановить старую веру, или оставить общинные выгоны под пастбища, или не снижать им выплаты, к ним отнесутся в их собственной стране как к врагам и им будет угрожать смерть.
– Они и есть враги, – резко отвечает Гастингс. – Или вы забыли? Они и есть враги. Они мои враги, они враги Сесила и королевы. А ваши нет?
– Да, – неохотно отзываюсь я. – Я следую за королевой, куда бы она ни шла.
А про себя я думаю: да, они стали моими врагами. Сесил сделал их моими врагами; хотя однажды они были моими друзьями и соотечественниками.