Я одеваюсь при свече, оставляя спящую Бесс. Тихо выходя из комнаты, я вижу, как она поворачивается и рука ее ложится поперек кровати, туда, где обычно сплю я. Я притворяюсь, что не заметил этого движения. Я не хочу говорить с Бесс. Я ни с кем не хочу говорить.
Я сам не свой. Мысли меня одолевают, пока я спускаюсь по скрипучей лестнице и отпираю входную дверь. Стражник у дверей неловко отдает честь, увидев меня, и пропускает наружу. Я сам не свой. Я не тот муж, каким был прежде, не тот слуга королевы. Я больше не Талбот, прославленный верностью и целеустремленностью. Мне больше не подходит ни моя одежда, ни мое место, ни мое достоинство. Мне кажется, что меня носит ветром, я чувствую, как меня вертят мощные порывы истории. Чувствую себя беспомощным мальчишкой.
Если восторжествует королева Шотландии, что вполне вероятно, мне придется вести с ней мирные переговоры как со своей новой королевой. Мысль о ней в роли новой королевы Англии, о ее прохладных руках, обхвативших мои, когда я опускаюсь перед ней на колени, чтобы принести клятву верности, так мощна, что я снова останавливаюсь и опираюсь рукой на городскую стену, чтобы сохранить равновесие. Проходящий мимо солдат спрашивает:
– Все хорошо, милорд?
И я отвечаю:
– Да, все в порядке. Ничего.
Я чувствую, как колотится в груди мое сердце при мысли о том, чтобы присягнуть ей, стать ее человеком, поклясться честью, служить ей до самой смерти.
При мысли об этом у меня кружится голова. Если она победит, страна снова перевернется, но люди быстро изменятся. Половина и так хочет, чтобы все было, как раньше, остальные покорятся. У Англии будет молодая прекрасная королева, Сесил исчезнет, мир будет совсем иным. Это будет похоже на рассвет. На теплый весенний рассвет, надежда не ко времени, в середине зимы.
А потом я вспоминаю. Если она взойдет на трон, то ценой этого станет смерть или поражение Елизаветы, а Елизавета – моя королева, и я ее человек. Ничто этого не изменит до смерти или поражения; и я поклялся жизнь положить на то, чтобы предотвратить и то, и другое.
Я прошел вдоль городской стены до южных ворот и там остановился на мгновение, чтобы прислушаться. Уверен, я слышу стук копыт, и вот уже часовой выглядывает в смотровое окошко и кричит: «Кто там?» – и, услышав ответный крик, распахивает одну створку деревянных ворот.
Это гонец, он мгновенно спешивается, словно очень спешит.
– Лорд Шрусбери? – спрашивает он у стражника.
– Я здесь, – отвечаю я, медленно выступая вперед, как тот, кто не торопится услышать дурные вести.
– Послание, – произносит гонец почти шепотом. – От моего господина.
Мне нет нужды спрашивать имя его господина, а своего он мне не называет. Один из тех нарядных, хорошо оплачиваемых молодых людей, что составляют тайный отряд Сесила. Я протягиваю руку за бумагой и машу, отсылая его к кухням, которые обосновались в Шамблсе; там уже горит огонь и пекут хлеб.
Сесил, как всегда, краток.
Пока не заключайте с шотландской королевой никаких соглашений. Но берегите ее. Испанский флот в Нидерландах вооружен и готов выдвинуться, но пока не вышел. Он все еще в порту. Будьте готовы привезти ее в Лондон так быстро, как только можете, когда я пришлю приказ. Сесил
– Пока вы спали, пришло письмо.
Агнес Ливингстон будит меня, нежно прикоснувшись к плечу, ранним утром.
– Его принес один солдат.
Сердце мое взвивается.
– Давай сюда.
Она протягивает письмо. Это всего лишь клочок бумаги от Уэстморленда, его острый почерк размыт дождем. Оно даже не зашифровано. В нем говорится, чтобы я сохраняла веру и надежду, что он не будет разбит и не забудет меня. Не теперь, так в другой раз. Я снова увижу Шотландию, я буду свободна.
Я сажусь и машу, чтобы Агнес принесла свечу, чтобы я рассмотрела, не написано ли на бумаге что-то еще. Я ждала, что он скажет, когда они придут за мной, о своей встрече с испанцами. А это похоже на молитву, когда я ждала плана. Если бы записка была от Ботвелла, он бы написал, где и когда мне быть; сказал бы, что делать. Он бы не сказал мне сохранять надежду, не сказал бы, что не забудет меня. Мы никогда так друг с другом не говорили.
Но если бы это была записка от Ботвелла, она была бы не в таком скорбном тоне. Ботвелл никогда не видел во мне трагическую принцессу. Он считает меня живой женщиной в опасности. Он не поклоняется мне, как произведению искусства, как красивой вещи. Он служит мне, как солдат, берет меня, как мужчина с каменным сердцем, спасает, как вассал спасает монарха в беде. Не думаю, что он когда-либо обещал мне что-то, чего не пытался сделать.
Будь она от Ботвелла, не было бы трагических прощаний. Были бы мчащиеся во весь опор всадники, едущие ночью, чтобы убить и победить. Но Ботвелл для меня потерян, он в темнице в Мальме, и мне нужно полагаться на защиту людей вроде Шрусбери, на решимость Норфолка, на отвагу Уэстморленда, на трех ненадежных пугливых мужчин, будь они прокляты. Они бабы по сравнению с моим Ботвеллом.
Я велю Агнес поднести свечу поближе и держу записку у самого пламени, надеясь увидеть тайное письмо квасцами или лимонным соком, которое побуреет от тепла. Ничего. Я обжигаю пальцы и отдергиваю их. Он не прислал мне ничего, кроме этого выражения сожаления и тоски. Это не план, это жалоба, а я не выношу чувствительности.
Я не знаю, что происходит: эта записка мне ничего не объясняет, она ничему меня не учит, кроме страха. Мне очень страшно.
Чтобы утешиться, я пишу, не надеясь на ответ, пишу человеку, совершенно лишенному чувствительности.
Боюсь, что Уэстморленд меня подвел, и испанцы не вышли, и Папа не издал буллу о свержении Елизаветы. Знаю, что ты не святой, даже того хуже: знаю, что ты убийца. Я знаю, что ты – преступник, которому место на плахе, который точно будет гореть в аду.
Так что приезжай. Я не знаю, кто меня спасет, если не ты. Прошу, приезжай. Ты, как и прежде, моя единственная надежда.
Мари
Когда я стою на городской стене, ко мне подходит Гастингс; в лицо мне дует резкий ветер, глаза у меня слезятся, словно я плачу, и на душе так же мрачно, как мрачен этот серый день. Хотелось бы, чтобы рядом был Джордж, чтобы обнял меня за талию и снова дал ощутить, что мне ничто не грозит. Но не думаю, что он ко мне прикасался с того дня в Уингфилде, когда я сказала ему, что я – шпион, которого Сесил внедрил в наш дом.
Господи, только бы получить известия из Чатсуорта, от матери и сестры. Получить бы записку от Роберта Дадли, в которой говорилось бы, что оба моих мальчика в безопасности. Больше всего на свете я хочу получить записку, хоть строчку, хоть одно ободряющее слово от Сесила.