– Яков Сидорович, наконец-то! – воскликнула она, завидев врача. – Здравствуйте, Федор Алексеевич… Вы, наверное, к Сашеньке? Он так и не уехал… Его не отпустили… Бог знает что у нас тут творится! Прошу приготовить для мамы простейшее лекарство – сначала ничего не делают, потом разбивают стакан…
– Все наладится, Надежда Павловна, – сказал Федор серьезно.
Но тут к ним подошла Лидочка, и он сразу же забыл о старшей сестре.
– Федор Алексеевич! – воскликнула девушка. – Как хорошо, что вы здесь… А то нам страшно!
– Глупостей не говори, – резко бросила Наденька. – Чего нам бояться?
– Ну так Колозин, наверное, тоже ничего не боялся, – простодушно парировала Лидочка, – а что с ним стало…
Видя, что Наденька готова вспылить, доктор Брусницкий вмешался и попросил проводить его к больной. Когда он ушел в сопровождении старшей сестры, Лидочка исподлобья покосилась на Федора.
– Наверное, не стоило мне так говорить, да? Нехорошо получилось…
Федор и сам не заметил, как у него вырвалось:
– Из-за этого Колозина столько неприятностей!
Лидочка удивленно посмотрела на него, ее светлые глаза заблестели.
– Вот! Вы говорите точь-в-точь как мама… Ой! Вы ведь не сердитесь, правда? Ну скажите, что вы не сердитесь!
Федор, улыбаясь, заверил ее, что он ничуть не рассержен тем, что его сравнили с Еленой Владимировной, скорее даже наоборот… Лидочка засмеялась, а потом спросила его, правда ли, что на Сахалине водятся киты.
– Правда, – ответил Федор.
– И вы их видели?
– Видел.
– А я не видела, – сказала Лидочка, глядя на него блестящими, оживленными, мечтательными глазами. – Так, наверное, и проживу всю жизнь, не увидев ни одного кита.
– Откуда же вы узнали про китов на Сахалине? – произнес приятный женский голос, и Федор увидел, как к ним подходит баронесса Корф.
– Я читала книгу господина Чехова [9] , – ответила Лидочка, порозовев и смутившись.
Амалия поглядела на нее с любопытством и раскрыла веер. Смутившись не менее, чем Лидочка, хоть и по совсем другой причине, Федор довольно неловко приветствовал баронессу и поцеловал ее узкую белую руку.
– Я и не знал, что вы будете здесь, сударыня, – сказал он.
– Боюсь, вчерашняя беседа с господином из Петербурга на меня плохо подействовала, – поморщилась Амалия. – Он учинил нам настоящий допрос и так напугал моего дядюшку, что бедняга слег в постель. По-моему, следователь считает, что вечер у Снегирева и убийство Колозина как-то связаны между собой. И ему ужасно не понравилось, что я не могла вспомнить ни одного человека, который во время ужина пообещал бы Колозину застрелить его, если тот вдруг пойдет ночью прогуляться.
– О, я знаю! – оживилась Лидочка. – Мотив и подозреваемый! А еще должна быть… как это… возможность, да!
– Но что же мы тут стоим? – спохватилась Амалия, складывая веер. – Может быть, пройдем в гостиную?
– А мне известно, почему убили Колозина, – объявила Лидочка. – Потому что он знал, кто настоящий убийца.
– Ничего не поняла, – призналась Амалия после паузы.
– Он сказал, что знает, кто убил ту семью. Ну, тех… Изотовых, да? – в убийстве которых его обвинили.
– И что? – спросил Меркулов.
– Ну как же, Федор Алексеевич! Колозина услышали… Настоящий убийца услышал и испугался… И принял меры.
– Хотите сказать, настоящий убийца был в вашем доме? – недоверчиво спросила Амалия.
– Глупости какие-то, – проворчал Федор.
– С одной стороны, да, – сказала Амалия. – А с другой – Колозина ведь оправдали, но настоящего убийцу так и не нашли. Так что, Лидочка, придется вам сейчас рассказать все, что вы знаете. Кстати, а почему вы не сказали об этом следователю из Петербурга?
– Он меня почти ни о чем не спрашивал! – сердито воскликнула Лидочка. – По-моему, он меня вообще всерьез не воспринимает…
– Как некрасиво с его стороны! – вздохнула Амалия. – Но, Лидочка, если вам что-то известно о преступлении, вы должны будете ему сказать. Иначе тот, кто убил Колозина, может убить еще раз.
Летит птица-тройка по дороге, огибающей лес, и везет сани, в которых, прикрытый меховой полостью важно расположился фабрикант Селиванов. Эх, хорошо лег снег в этом году – ровно, чисто, быстро, всего за какие-то два дня. Воздух холодный, но не такой студеный, чтобы резать легкие, словно ледяным ножом, а холодный, как любимое мороженое…
– Карр! – ворона на сосне, серая, горбатая, с ободранным хвостом. Не ворона, а какая-то карикатура на ворону.
Куприян Степанович посмотрел на нее и невольно засмеялся, сверкая белыми зубами.
– Эх, ворона, ворона, проворонила ты свою жизнь, а у меня скоро будет новое имение, и когда дочка моя выйдет за…
Бах!
– Барин! – взвыл кучер. – Стреляют!
Бах!
Лошади взбесились, понесли, сани опрокинулись, полость оторвалась, Селиванова выбросило в снег. По раздробленной ноге у него текло что-то красное и липкое – кровь.
– А-а-а! – взвыл он, корчась на снегу.
Кучер, который тоже упал, поднялся на ноги, но тут увидел, как качнулись кусты неподалеку, роняя комья снега… Потом увидел какую-то темную фигуру с бородой, блеск двустволки, которую хладнокровно перезаряжали на ходу…
– Караул! Православные!
Всплеснув руками, кучер бросился бежать. Он петлял, как заяц, и пуще всего на свете боялся обернуться. Почему-то ему казалось, что, если он это сделает, ему выстрелят в спину.
Чувствуя, что смерть тут, совсем рядом, Селиванов собрал свою волю в кулак и пополз. Его шапка упала в снег, раненая нога причиняла страшную боль, но он все полз и полз, пока не почувствовал, как в щеку ему уткнулось теплое – после двух недавних выстрелов – дуло двустволки.
– Нет, – прошептал он, – нет, нет…
Два выстрела грянули одновременно, из обоих стволов. Селиванова отбросило в снег. Кровь и мозг окрасили белый наст.
Человек в черном тулупе вскинул двустволку на плечо и, бросив на дорогу быстрый взгляд, ушел туда же, откуда и пришел, – в лес, то самое место, откуда испокон веков являются лихие люди и демоны.
В тот день доктору Волину оставалось принять еще десятка два больных, но все смешалось в земской больнице, когда неожиданно прибежала Феврония Никитична и заголосила:
– Фабриканта убили! Куприяна Степаныча… Ой, горе-то какое!