– Но это всего лишь зверь, – пожал плечами его собеседник.

– Самый большой в мире зверь, да к тому же всю жизнь прослуживший при дворе.

Камиль-ага, скорее удивленный, чем раздраженный подобной настойчивостью, небрежно бросил:

– Довольно глупостей. Попрощайся со своим слоном. Тело его будет отослано господину Бреве, французскому посланнику, который намерен его вскрыть.

Джахану показалось, что в живот ему вонзили кинжал. Он едва не задохнулся от боли.

– Что? Выпотрошить Чоту? – переспросил он дрожащим голосом. – Я никогда этого не допущу!

– Такова воля султана.

– Но разве он… – Джахан осекся, не договорив.

Он хотел спросить: «Разве султан не понимает, что это не обычный зверь?» Однако вопрос застрял у него в горле. О, будь жив мастер Синан, уж тот бы знал, как поступить. Учитель нашел бы нужные слова и сумел бы объяснить султану, что белый слон не заслуживает подобной участи.

В тот же день тело Чоты, украшенное венками и цветочными гирляндами, погрузили на колесницу, запряженную пятью волами. Белый слон отправился в свой последний путь по улицам Стамбула. Жители города радовались новому развлечению. Зеваки, толпившиеся на обочинах, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть покойного слона, кричали и хлопали в ладоши. Позабыв о привычных делах, люди, увлекаемые скорее любопытством, чем печалью, следовали за колесницей. Джахан ехал верхом впереди, невидящий его взгляд был устремлен в пространство. Изнемогая от скорби, он остановился у ворот особняка французского посла и передал ему слона, как передают мяснику приготовленного в жертву ягненка.

* * *

На следующий день главный белый евнух вызвал Джахана к себе. Наверное, Камиль-ага хочет отчитать его за то, что он нарушил запрет и в ночь смерти Чоты остался ночевать в зверинце, решил Джахан. К тому же он осмелился воспротивиться воле султана и заявил, что не отдаст тело своего питомца на поругание французскому послу. То, что протест его изначально был обречен, не умаляло вины дерзкого слуги. За подобное своеволие Гвоздика Камиль-ага мог мстить годами. Как ни странно, Джахан думал о грозящих ему карах без всякого трепета. Неведомое прежде спокойствие снизошло на его душу.

Войдя в покои главного белого евнуха, Джахан медленно, словно нехотя, поклонился и замер в ожидании, уставившись в мраморные плиты пола.

– Подними голову! – раздался резкий, как удар хлыста, приказ.

Джахан повиновался. Впервые с того дня, когда он, совсем еще мальчишкой, едва прибыв во дворец, получил от высокомерного царедворца оплеуху, он взглянул ему прямо в глаза – темно-голубые, как морская вода.

– Я наблюдал за тобой все эти годы, – изрек главный белый евнух. – Ты быстро поднимался вверх и многого сумел достичь. Но я питаю к тебе расположение совсем по иной причине. Хочешь знать по какой?

Джахан хранил молчание. Он и думать не думал, что Камиль-ага питает к нему расположение.

– Каждый девширме сделан из расплавленной стали. Точнее, переплавленной. Ты долго жил среди нас, индус. Странно, что никто и никогда не пытался обратить тебя в истинную веру. Ты сделал это сам. Но знаешь, в чем твоя ошибка? Знаешь, как она называется?

– Откуда мне знать, эфенди?

– Любовь! – Губы главного белого евнуха брезгливо изогнулись, как будто это слово было ему неприятно на вкус. – В этом городе сотни людей обучаются у других людей наукам и ремеслам. Все они почитают своих учителей. А ты своего учителя любил. То же самое и со слоном. Тебе следовало просто ухаживать за зверем, кормить его и чистить. Любить его было совершенно ни к чему.

– Я сделал это ненамеренно, эфенди, – ответил Джахан. – Так уж получилось.

– Любовь делает человека уязвимым, – с легким вздохом произнес Камиль-ага. – И теперь, раз зодчего Синана больше нет, я стану твоим покровителем и наставником. Доверься мне, и поражения будут тебе неведомы.

– Поражения? Но я ни с кем не веду войны, эфенди.

Главный белый евнух сделал вид, что пропустил эти слова мимо ушей.

– Я помогу тебе справиться с горем. Мне известен дом, где с человека смывают уныние, как в хаммаме смывают грязь. Его так и называют – «хаммам для тех, кто пребывает в печали».

Джахан растерянно моргнул. Какие-то смутные воспоминания шевельнулись в его душе, воспоминания о событиях столь далеких, что казалось, они происходили в иной жизни.

– Оттуда ты выйдешь с легкой душой. Легкой и чистой. Понял?

Джахан ровным счетом ничего не понимал, но счел за благо кивнуть в знак согласия.

– Иди готовься. Мы поедем туда нынешним вечером.

В сумерках за Джаханом зашел слуга – здоровенный широкоплечий детина, глухонемой, как и многие слуги в серале. Следуя за огоньком факела, который слуга держал в руке, Джахан пересек внутренний двор и проскользнул в неприметную заднюю дверь. Люди, попадавшиеся навстречу, смотрели сквозь них, словно они были прозрачными. Если бы не мошки, кружившиеся над их головами, норовя попасть в глаза и ноздри, Джахан решил бы, что он и его спутник и в самом деле стали невидимками.

Иссиня-черный покров ночного неба, раскинувшийся над городом, казался бархатным. На улице Джахана ожидала карета, запряженная четверкой лошадей. Даже в темноте карета поразила его своей роскошью: позолоченные дверцы, резные панели из слоновой кости. Окна были плотно зашторены. Оказавшись внутри, Джахан увидел главного белого евнуха в длинном плаще, отороченном горностаем. Как только Джахан опустился на сиденье, евнух постучал тростью в потолок кареты, и они тронулись.

Карета помчалась по улицам, поднимая оглушительный шум. Джахан догадывался, что редкие ночные прохожие: пекари, спешащие выпечь к утру свежий хлеб, воры, отправившиеся на промысел, пьяницы, бредущие по городу в поисках выпивки, – провожают ее любопытными взглядами. Конечно, всем им было неведомо, что в карете сидит главный белый евнух. Знал ли кто-нибудь во дворце об их ночной поездке? Так или иначе, все посвященные будут хранить молчание, в этом Джахан не сомневался. В Стамбуле даже тайны, известные многим, остаются тайнами.

Карета остановилась у поворота в переулок столь узкий и грязный, что проехать по нему не было никакой возможности. Дальше пришлось идти пешком. Кучер с факелом в руке освещал путь. Джахан с недоумением оглядывался вокруг. По обеим сторонам улицы жались друг к другу ветхие деревянные домишки, похожие на горбатых старух. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они добрались до резных ворот. Гвоздика Камиль-ага трижды постучал в них своим перстнем, а потом немного подождал и постучал еще два раза, уже рукой.

– Это Гиацинт? – раздался голос из-за дверей.

– Да, Гиацинт! – ответил главный белый евнух.

У Джахана от неожиданности перехватило дыхание. Неужели этому человеку известно имя, которым в детстве называла его мать?! Желание повернуться и броситься прочь было столь сильным, что Джахан с трудом сдержался. Тут ворота распахнулись.