– Отвратительно, – ответил он. – Он категорически отказывается есть.
– Я попытаюсь поискать ее, – сказала я, поворачиваясь к задней двери. – Что ж, пожалуйста, передайте вашей матери мою благодарность за любезное приглашение. – Джим расплылся в улыбке, как будто его внезапно осенила какая-то идея.
– А почему бы вам не навестить нас и не познакомиться с ней? Это пойдет ей на пользу. У отца сегодня плохой день, а когда это случается, ей тоже приходится несладко.
– А вы уверены, что стоит это делать? – осторожно поинтересовалась я. – Я даже не успела привести себя в порядок. И на самом деле…
– У мамы катаракта, – пояснил он. – Для нее вы всегда будете выглядеть как Анджелина Джоли.
Я улыбнулась и последовала за ним по причалу. Внезапно я заметила зеленый вьюнок, обвивающий край пристани. Белые цветы жадно тянулись к утреннему солнцу.
– Этот вьюнок, – обратилась я к Джиму, – как он называется? В Нью-Йорке мне не приходилось видеть ничего подобного.
– Его называют «утреннее сияние», – ответил он. – Прелестное растение, вы не находите?
– Просто чудо! – сказала я, наклоняясь, чтобы дотронуться до нежного белого граммофончика.
– А вот мама так не считает. В прежние времена она вела с ним беспощадную борьбу и никогда не позволяла этому растению так буйно разрастаться. Она бы давно уже выполола его с корнями. Вот такая у нее была причуда.
На мгновение я задумалась, почему так случается, что люди обязательно находят себе объект для личной вендетты. Это может быть определенный человек, место, любые предметы. Мой отец, например, воевал с газозаправочными станциями. Он всегда утверждал, что там жульничают. Всегда с подозрением рассматривал колонки в полной уверенности, что датчики врут. А у Джоани были заморочки в отношении барменов, готовящих кофе. Она, например, как-то вообразила, что студент, подрабатывающий за стойкой бара, во вторник утром намеренно испоганил большую порцию латте без кофеина с цельным обезжиренным молоком просто ради того, чтобы досадить ей, и потом переносила свое раздражение на всех барменов. Именно по этой причине я никогда не ходила с ней в кафе. Я едва удержалась от смеха, когда вспомнила нашу ожесточенную перепалку с управляющим в кафе «Старбакс» в Среднем Манхэттене. О, милая моя Джоани.
Почему так происходит? Почему психика человека пытается найти объект для ненависти и раздражения? Чем, например, не угодило прелестное «утреннее сияние» матери Джима Клайда?
Мы остановились у дома, перед которым стояли горшки с красивыми растениями.
– Ну, вот мы и пришли, – произнес Джим.
Он открыл дверь, и я вошла вслед за ним в дом. Зеленые стены оттенка авокадо и ворсистое ковровое покрытие коричневого цвета. Мне вдруг показалось, что я очутилась году эдак в 1963-м. И возможно, так оно и было, – время словно замерло здесь. Я вспомнила, что именно в этом доме вырос Джим.
– Мам, ты прилично одета?
В коридоре появился мужчина весьма преклонных лет. Он был высок и худощав, со сгорбленной спиной, и я подумала, что он страдает остеопорозом. На нем были мешковатые брюки, которые, казалось, были на три размера больше, чем надо, и мятая белая полотняная рубашка, одетая шиворот-навыворот.
– Привет, пап, – произнес Джим.
– Это ты, сынок? – Выражение его лица показалось мне приветливым.
– Да, это я, папа, – ответил Джим. – Мне бы хотелось тебя кое с кем познакомить. Это Ада, наша новая соседка.
– Кто-кто?
– Ада, – повторил Джим.
Старик привычно протянул мне руку, но на лице его застыло недоумение.
– Джин Клайд. Очень приятно с вами познакомиться.
– Пойдем присядем, папа, – сказал Джим.
В гостиной Джин поинтересовался, какие книги я читаю, и я сообщила ему, что купила какой-то роман в аэропорту, но, к сожалению, не могла припомнить название.
– Отец раньше преподавал английскую литературу, – пояснил Джим, подмигивая мне.
– А теперь скажи мне, Пенни, – продолжил старик, – начала ли ты читать роман, который я оставил вчера на твоем пороге?
– Папа, – сказал Джим в удивлении. – Это же Ада.
– Ничего страшного, – сказала я в надежде, что Джин не расстроился из-за того, что мог обидеть меня. Интересно, каково это – жить с деменцией? И кто такая эта Пенни?
– Джим, дорогой!
За моей спиной стояла мать Джима. На ней был синий бархатный домашний костюм. Нежная кожа покрыта морщинами и слегка обвисла на высоких скулах. Судя по тому как она на меня смотрела, я могла поспорить, что, несмотря на внешние признаки старения, она не потеряла остроту ума.
– Кто эта юная леди? – спросила она и, слегка прихрамывая, подошла к нам.
Я вспомнила, что она недавно сломала бедро, и была удивлена, что она уже на ногах.
– Мама, – недовольно произнес Джим. – Разве тебе уже можно ходить?
Она наклонилась к Джиму и поцеловала его в щеку. Седые пряди, уложенные в элегантное каре, упали ей на лицо.
– Я в полном порядке, милый, – сказала она и перешла на шепот. – А у твоего отца, наоборот, не очень хороший день.
Джим понимающе кивнул.
– Я в курсе.
– Кто эта красавица? – спросила она, разглядывая меня. – Представьтесь, пожалуйста, мисс?…
– Санторини, – сказала я.
– О, так вы итальянка? Что-то не очень похоже. – Она вела себя прямолинейно и даже резко, и я непременно обиделась бы, если бы этой женщине было лет тридцать пять, а не около восьмидесяти.
– Вы угадали, – ответила я. – Я была замужем за итальянцем.
– А-а, так вы разведены, – сказала она, – как, впрочем, очень многие сейчас.
– Нет, – сказала я более вызывающим тоном, чем намеревалась. – Мой муж погиб.
– Простите, дорогая, – проговорила она, покачивая головой. – Примите мои соболезнования. – Она протянула мне руку. – Меня зовут Наоми.
– Приятно познакомиться. У вас чудесный дом. – Сама не знаю, зачем я это сказала. На самом деле дом производил гнетущее впечатление. В комнатах было темно, в воздухе витал запах лекарств и непреходящей печали. Впрочем, я всегда имею обыкновение говорить лишнее, когда нервничаю, а сейчас я точно была сама не своя.
– Вы напряжены, – сказала Наоми. – Сядьте рядом со мной.
– Мама целых сорок лет проработала психоаналитиком, – извиняющимся тоном пояснил Джим. – Она привыкла вести душеспасительные беседы.
– Поверьте, со мной все в порядке, – сказала я с натянутой улыбкой.
– Нет, это вовсе не так, дорогая, – сказала Наоми. – Откуда ваша печаль? Все скорбите о муже?
Своей манерой разговаривать она напоминала доктора Эвинсона. Она расковыривала раны, которые я предпочитала прятать, но которые даже через два года все еще кровоточили. Моя боль не укрылась от нее, и мне почему-то казалось, что ее любопытство вовсе не вызвано желанием помочь мне исцелиться.