— Но ведь это же были армейские офицеры, — как за спасительную соломинку ухватилась та.
— Не скажи… — вздохнул он, а затем пристально глянул на супругу, как бы прикидывая про себя, стоит ли говорить ей об этом или нет. И все-таки решился: — Да что там далеко ходить, когда старший брат нашего командующего эскадрой Беренса был в девятнадцатом-двадцатом годах командующим Красным флотом…
Глаза Ольги Павловны наполнились слезами:
— Господи, да что же это такое делается, Степа?!
— Это называется гражданской войной, Оля, самой беспощадной и бессмысленной, когда зачастую брат идет против брата, а сын против отца, — тяжко вздохнул тот.
Та же смотрела на него широко открытыми глазами, полными ужаса. А затем, тряхнув головой, словно сбрасывая эти тяжкие мысли, с каким-то внутренним подъемом, удивившим Степана Петровича своей неожиданностью, произнесла:
— Если бы ты знал, Степа, как же я рада, что чаша сия минула вашу семью!
Тот согласно кивнул головой:
— Андрюше ведь после октябрьского переворота тоже предлагали доброхоты из Центробалта перейти на сторону большевиков, но он, разумеется, отказался, предпочтя стать эмигрантом.
— А как же могло быть иначе! — торжествующе воскликнула Ольга Павловна.
Степан Петрович улыбнулся ее энтузиазму и снова наполнил их фужеры шампанским. Затем поднял свой:
— Мы с тобой, Оля, к счастью, не на митинге, хотя надо отметить, что эти вопросы волнуют не только нас с тобой. А посему давай-ка утолим нашу жажду общения друг с другом иным, проверенным веками, способом. Я думаю, ты не будешь против этого?
Ольга Павловна сразу же вспыхнула, тут же позабыв о только что так взволновавшем ее разговоре:
— Да как же я могу быть против твоего предложения, дорогой ты мой человек?! Только при условии, что утолим ее лишь частично. — Степан Петрович вопросительно посмотрел на нее. — Ведь не зря же мы уединились с тобой в нашем благословенном «гнездышке», и у нас с тобой ведь еще очень и очень много времени, — плутовато улыбнулась она.
— Принимается, дорогая, — не менее плутовато улыбнулся и он. — У нас с тобой еще действительно уйма времени.
— Именно так, дорогой ты мой! — с готовностью подтвердила она. — У нас с тобой действительно еще уйма времени… — как заклинание повторила Ольга Павловна.
* * *
Остававшиеся на кораблях моряки продолжали нести свою, теперь уже вдвойне нелегкую, службу. Ведь надо было содержать в порядке вооружение и многочисленные механизмы. Зачастую это приходилось делать и офицерам, так как матросов не хватало. Надлежало также осуществлять текущий и доковый ремонт.
Продолжался и неизбежный процесс передачи кораблей и судов Русской эскадры в военно-морской флот Франции, которая, в свою очередь, продавала их другим государствам.
* * *
Эскадру облетела волнующая новость: русские офицеры затопили канонерскую лодку «Грозный».
А дело было так. В ночь с 26 на 27 февраля 1923 года мичман Петр Рукша, выпускник Морского корпуса 1917 года, ревизор* канонерской лодки, вместе с мичманом Павлом Непокойчицким, его однокашником по корпусу, вахтенным офицером «Грозного», открыли кингстоны*, чтобы не отдать судно французам для продажи.
Командующий эскадрой контр-адмирал Беренс был вызван морским префектом, вице-адмиралом Эксельмансом, сделавшим ему заявление, в котором указал, что поступок мичманов нельзя назвать иначе, как преступлением. Преступлением не только в отношении эскадры, но и французского правительства, давшего ей приют.
— Суда эскадры, — продолжил он, — находятся в Бизерте согласно условию, заключенному между французским правительством и главнокомандующим Русской армией Врангелем, выведшим эти суда из России. Поэтому не только мичманы, но и адмиралы не имеют права без нарушения самых элементарных основ дисциплины вводить в это соглашение свои поправки. Честь флага, на которую ссылаются мичманы, поддерживается поведением лиц, плавающих под этим флагом, а не фактом покупки или продажи кораблей.
Вышеназванные лица не могли не знать, что продажа части судов производится с целью покрытия расходов по содержанию остальных, имеющих боевое значение. Своим преступлением они показали отсутствие понятия о дисциплине и совершенно превратное понятие о долге, за что и понесут заслуженную кару.
И действительно, оба мичмана были арестованы французскими властями и отправлены в Тулон. Там они были обвинены в принадлежности к коммунистам и в связи с этим подлежали высылке в Советскую Россию со всеми вытекающими для них последствиями.
Степан Петрович тут же телеграфировал об этом Андрею Петровичу в Париж, чтобы тот подключил к этому делу Союз офицеров, а уже затем написал ему подробное письмо.
Озабоченный чрезвычайным происшествием, он решил собрать совещание командиров миноносцев, чтобы обменяться с ними мнениями по этому, волновавшему всех офицеров эскадры, вопросу.
Собравшиеся на верхней палубе «Гневного» командиры миноносцев живо обменивались мнениями по поводу затопления канонерской лодки «Грозный» ее офицерами. Затем к назначенному командиром дивизиона времени спустились в командирскую каюту.
Степан Петрович сразу же отметил, что на лицах командиров уже не было видно отпечатка напряженной сосредоточенности, характерной для предыдущих совещаний, посвященных восстанию матросов в Кронштадте. «Похоже, что поступок мичманов “Грозного” не вызывает у них осуждения», — с удовлетворением отметил он.
— Господа командиры, я вызвал вас для того, чтобы обсудить чрезвычайное происшествие, произошедшее на эскадре. Хотя, — улыбнулся он, — судя по выражению ваших лиц, у меня уже нет особых сомнений в вашем отношении к нему.
Офицеры, переглянувшись, дружно заулыбались.
— Тем не менее, господа, я хотел бы услышать ваше мнение по этому вопросу, так как мне, так или иначе, придется докладывать командующему о настроении офицеров дивизиона эскадренных миноносцев. Надеюсь, вы понимаете мою озабоченность?
Улыбки исчезли с лиц командиров.
— Я не исключаю, что вы уже успели пообщаться между собой по этому вопросу, поэтому будет вполне достаточным, если один из вас доложит мне о вашем общем мнении.
Все, не сговариваясь, посмотрели на капитана 2-го ранга Кублицкого, командира «Пылкого», который был старшим среди них по выслуге. Тот встал со своего места.
— Формально мичманы Рукша и Непокойчицкий нарушили устав, приняв самостоятельное решение по затоплению канонерской лодки, не согласовав его с командиром корабля. Это, бесспорно, нарушение воинской дисциплины. И одной их молодостью оправдать это никак нельзя. Нельзя оправдать их поступок и ссылкой на честь Военно-морского флага. В то же время нам понятен их душевный порыв, связанный с продажей французами их боевого корабля. Это, как нам представляется, является их протестом против допущенной, с их точки зрения, несправедливости.