– Не по нраву мне эти овцы…
– Давай, – поторопил изнутри Лодмунд. – Овцы, козы… Верно Мировид сказал. Быстрее погрузим…
– Нет, это коза сама по себе проживёт, а овце, ей…
В почву вершках в полутора от носка Мировидова сапога с хрупким каменным звуком воткнулась аршинная стрела.
– Так, надо было лук брать, – Самбор скрылся внутри.
Со стороны деревьев, раздался жуткий, пронзительный, хотя и не лишённый определённой гармонии, вой. Венешка ступила на лестницу, но ещё одна стрела, ткнувшись в ячейку решётчатой ступени, намекнула, что назад следовать не стоило. «Присоветовал, летатель зело похабный», – вполголоса пробормотала пулемётчица, глядя на счетверённые стволы своего недоступного оружия.
Из-за зелёной с рыже-белой оторочкой растительной бахромы, показался дикарь. Каким образом кто-то без малого саженного роста с иссиня-чёрной кожей и дико курчавящейся копной волос такой же расцветки мог спрятаться за узкими листьями длиной едва аршина в полтора, было непонятно. Ещё менее понятно было, как дикарь мог спрятать там же, где скрывался до поры и сам, здоровенную палицу из дерева и акульих зубов и плетёный щит в половину своего роста. Одежды в обычном понимании, если не считать за таковую синюю краску, на теле обитателя необитаемого острова не имелось. Его дикий вид завершал тёплый клетчатый плед на плечах.
– Оветшек пугаете! – обвинительно изрёк чернокожий (местами покрашенный в синий цвет). – Колдовством летаете! Тшай, Одвины вас послали?
С учётом вида говорившего, речь была на удивление понятной, хотя на слух и отличалась от обычного танско-венедского даже больше, чем старозвучный Венешкин говор (восточнокавский?).
– Одвины? – переспросил Самбор, высунувшись из люка.
Взгляд схоласта остановился на пледе дикаря. Тот так же внимательно вперился в Самборов плащ.
– Мне незнакомы цшвета твоего клана! – с угрозой сказал туземец.
– Клан Ранкен! – Самбор распрямился, больше не прячась за крышку люка. – Я Самбор, сын Мествина, приёмный сын Эрскина мак Кленнана! Назови свой клан, незнакомец, и встреть нас гостеприимством на твоей земле!
– Я Фр-роаг мак Ог, из тшор-рных Йен-Абр-роах-хов! А как ты докажешь, что Р-ранкены и впр-равду твой клан?
– Ты сомневаешься в моём слове? – поморянин воинственно крутанул ус.
– Не в обиду, – дикарь неожиданно слегка пошёл на попятный. – Восемь поколений назад, наш клан отпр-равился в изгнание, из-за пр-редательских козней Одвинов! Пр-рости мою подозр-рительность, гость…
– Я твой гость, Фроаг сын Ога! – поморянин спрыгнул на чёрные камешки, между которыми пробивались иголочки ядовито-зелёной травы, сделал что-то замысловатое с плащом, и поклонился. – Я и мои товарищи, мы благодарим твой клан за гостеприимство!
Чёрный Йен-Аброах ответил на поклон – на вершок менее глубоко. Венешка облегчённо выдохнула и тоже поклонилась, Ингви с Мировидом последовали её примеру. Лодмунд благоразумно оставался в грузовой люльке.
– Тш-што ты сделал, вождь? – крикнул кто-то из-за скалы. – Надо было пр-ровер-рить, и впр-рямь ли это Р-ранкены, пр-режде тшем пр-риветшать, как гостей!
– Он слово дал! – оправдываясь, сказал вождь. – Потом, вот же, у него плед Р-ранкенов!
– А вдруг он его с мёр-ртвого Р-ранкена снял? – не унимался прятавшийся за скалой. – С пр-редательски убитого?
– Пусть на волынке сыгр-рает! Боевую песню Р-ранкенов! – говоривший показался из-за увитой чем-то вроде плюща скалы, высунувшись по пояс.
Он был потоньше вождя, хотя, возможно, ещё выше, и держал в руках здоровенный лук наизготове.
– Если не Р-ранкен, у него мор-рда лопнет! – пояснил логику своего требования лучник. – Тогда мы их пер-р-рестр-реляем, как колдунов и клятвопр-реступников!
– А наша клятва гостепр-риимства? – спросил ещё один лучник, этот почти обычного для смертных размера, до поры прятавшийся за ноздреватым и изумрудно-замшелым камнем причудливой формы.
– Клятва, данная под ложным пр-редлогом, недействительна! – объявил высокий. – Мор-рда лопнет, пер-рестр-р-р-реляем!
В голове Мировида пронёсся образ Самбора с лопнувшей мордой (исход зверски-занятный, но маловероятный). Но откуда венеду с Поморья знать альбингскую волынку? Тем более, как на ней играть боевую песню какого-то клана? Следующим образом, примерещившимся лётчику, был его собственный, со всеми не прикрытыми панцирем и кольчугой частями утыканными стрелами наподобие подушечек для булавок (исход неприятный и вполне вероятный).
– Несите волынку! – потребовал поморянин. – Я слышал, в той куще кто-то играл?
– Кентигер-рн! – вождь махнул рукой.
Очередной появившийся, как из ниоткуда, туземец нёс на полосе из клетчатой шерсти, перекинутой через плечо, цельную овечью шкуру с приделанными вместо ног трубками. У его ног вился длинномордый пёсик, трёхцветный, лохматый, приземистый. На спине волынщика, в кожаной сбруе висел клеймор, очертаниями почти такой же, как у Самбора, только из чёрного дерева, по периметру утыканного кремнёвыми лезвиями. Дикарь отсоединил одну из трубок, перевернул, дунул в только что отсоединённую часть, потёр другой конец о полосу, и протянул венеду. Затем он перевесил шкуру ему на левое плечо. Венед засипел в отсоединённую трубку, потыкал левым локтем в шкуру, присоединил трубку обратно, и принялся натужно-хрипло дуть. От, из-под, и из-за различных природных прикрытий за зрелищем зачарованно наблюдало ещё с полдюжины диких воинов. Венешка вопросительно посмотрела на Мировида, потом на Самбора, потом на пулемёт. Поморянин отрицательно двинул головой, снова потыкал локтем в шкуру, поставил левую ногу на камень, так что наполнившийся мех оказался поджат снизу коленом, прикрыл пальцами обеих рук дырки в трубке, что подлиннее, надавил на лохматый овечий бок локтем… и заиграл.
Приспичь одинокому хиккиморе [190] -отшельнику на какой-нибудь удалённой лесной кулиге спеть «Вопрошала дева, где мой наречённый», да подзвучи ему, с гулом махая крыльями, пара болотных комах [191] , вместо того, чтоб, например, взять и хоботами высосать у несчастного бледного хиккиморы всю его жидкую кровь, получилось бы сходно. Трёхцветный пёс присел и тонко завыл. Выведя основной напев, Самбор повторил его, добавив несколько дополнительных переливов (или перевывов), сипло подддувая мех, изредка переводя дыхание, и постепенно краснея лицом. На третьем повторе, венед вдруг наоборот побледнел, оторвался от трубки, не без усилия завершил перелив, и коротко, но сильно надавил на мех, отчего волынка отчаянно завопила, сдуваясь, и смолкла. Схватившись за бок и тяжело дыша, будто рёсту в гору пробежал, поморянин утёр лоб рукавом.
В выражении лица Кентигерна волынщика читалось больше облегчения, чем восторга, зато вождь улыбался от уха до уха. Часть его зубов была подточена, чтоб напоминать дельфиньи или акульи, что, с Мировидовой точки зрения, не прибавляло улыбке очарования.