– Да, Родик, ты прав, – отозвалась Софья Зиновьевна.
– Вот даже Есенчик, – продолжал Меглин. – Знаете, из-за чего волнуется? Прости, но я скажу. Дескать, грудь маленькая. Мол, не модно. Скажите хоть вы ей!
Есеня пошла красными пятнами, с удивлением взглянула на следователя, но стерпела. А Софья Зиновьевна принялась объяснять:
– Девочка моя, во все времена большие груди нравились солдатам. А маленькие – поэтам! Маленькую женскую грудь ценили Гёте, Вийон, Блок… Насчет Пушкина не могу утверждать однозначно, в обществе в то время, как вы знаете, было принято почти оголять грудь, подчеркивать корсетом, но он ценил маленькие ножки, и я думаю, что и маленькую грудь тоже считал, скорее, достоинством…
– Я тебе говорил! – победно заявил Меглин, обращаясь к Есене. – А ты стесняешься.
И тут же, без перехода, спросил, повернувшись к учительнице:
– Ну, как вы, дорогая? Без барбамила сколько уже?
– Три года, – ответила Софья Зиновьевна. – Жива, как видишь. Конечно, звало иногда… Но держусь. Тебе спасибо.
И они с Меглиным с нежностью взглянули друг на друга. Есеня уже окончательно потеряла нить беседы и ничего не понимала.
Меглин разлил из бутылки остатки вина. Учительница, разглядывая свой бокал, неожиданно сказала:
– Заезжай, Родик. Мне так иногда бывает…
– Мне тоже, – серьезно сказал Меглин. – Ну ничего. За наших?
Когда допили вино, Меглин распорядился:
– Есень, принеси чашки. В комнате, в серванте. Чайку попьем на прощание.
Когда девушка вышла, Меглин спросил, как бы между делом:
– Славика не видели?
– Ой, нет, Родик, давно. Зимой приезжал, я ему пояс от ревматизма подарила, с тех пор не видела.
В соседней комнате Есеня нашла сервант, достала чашки и уже собралась уходить, как вдруг обратила внимание на стену рядом с сервантом. Всю ее занимали школьные фотографии – сотни лиц учеников разных лет. Приглядевшись, девушка заметила одну деталь: у некоторых учеников были тушью нарисованы тонкие нимбы над головами, а глаза проколоты иголкой…
…Допивая чай, Меглин вдруг сказал:
– Вообще вы, учителя, нас в детстве обманывали. Вы нам что говорили? «Учись на отлично, и все у тебя в жизни будет хорошо, будешь в первых рядах». И что? Сейчас в первых рядах кто? Двоечники! Везде. Цивилизация двоечников…
– Родик, мы не обманывали! Мы сами верили! – воскликнула Софья Зиновьевна.
И оба рассмеялись.
– Ну, спасибо, – сказал Меглин, поднимаясь из-за стола. – Дочке завтра на экзамен.
– Заходите еще, когда будете рядом… – попросила учительница.
Когда вышли на улицу, Есеня спросила:
– Вы что, у нее учились?
– Все мы друг у друга чему-то учимся, – уклончиво ответил Меглин.
– А почему вас нет среди ее выпускников на фотографиях?
– Потому что она – мой выпускник, – сказал следователь, заводя мотор.
Есеня не знала, как относиться к его словам. Как к шутке? У нее было слишком много вопросов, чтобы задать хотя бы один…
Они снова отправились в путь, и ближе к вечеру приехали в другой город. Меглин колесил по улицам, кого-то высматривая. Возле городского парка он остановил машину и устремился к какому-то человеку, по виду – алкоголику, пережидавшему дождь под детским грибком. Они о чем-то переговорили, после чего алкоголик обнял следователя как брата, и Меглин вернулся к машине.
Они пересекли по мосту реку. На том берегу обнаружилось кладбище старых кораблей и рядом – док. Меглин остановил машину возле дока и вышел, как всегда, не позвав Есеню. Чертыхнувшись, она последовала за ним.
На причале какой-то мужик стаскивал железки в кучу.
– Пиночет! – окликнул его Меглин.
Мужчина обернулся. У него было вытянутое тяжелое лицо и спутанные волосы. При виде Меглина на этой неприятной физиономии отразилась искренняя радость.
– Мишаня! – воскликнул Пиночет, и они обнялись.
– Знакомься, – весело сказал Меглин, обернувшись к Есене. – Моя жена!
– Очень приятно! – осклабился Пиночет.
Есеня, уже не удивлявшаяся своим превращениям, просто кивнула.
– Не ожидал, Мишаня! – сказал Пиночет, разглядывая Меглина. – Сколько же мы не виделись? Может, по полста?
– Пять лет, – ответил Меглин. – По полста – давай.
Пиночет с важностью достал из трубы бутылку, объявил:
– Домашняя моя, на калине. Целебная, возвращает лет десять.
– А зачем тебе лишние годы? – отозвался Меглин. – Это ж тоска.
Старые знакомые по очереди отхлебнули из бутылки, при этом Меглин провозгласил тост:
– За наших!
Закурили. Есеня внимательно взглянула на портсигар следователя. Все сигареты в нем были разных марок.
– Как ты? – спросил Меглин.
– Тяжело, – признался Пиночет. – Так иногда зовет…
– Ну, я ж тебя учил, что делать, если зовет. Вспомни – поотпустит.
– Если б не ты – я бы тут делов натворил… – признался Пиночет.
И заявил, повернувшись к Есене:
– А он меня спас! Откуда ты тогда взялся – хочешь, скажу? Бог тебя послал! Точно!
– Да я просто здесь гулял, – ответил Меглин. – Красиво…
– Что ж тут красивого? – удивился Пиночет. – Сюда и сторожа не нашли бы, если бы не я; а мне деваться некуда было… Эх, что-то калиновая некрепкая. Пойдем в каморку, там у меня другая есть.
В каморке у Пиночета на верхней палубе дока, к удивлению Есени, оказалось чисто и аккуратно, хотя и без удобств. Хозяин достал из холодильника бутылку, разлил по стаканам мутную жидкость, после чего деловито спросил:
– Ну, Мишаня, что у тебя?
– Взгляни, – предложил Меглин. Достал из кармана пачку бумаг и протянул хозяину. Есеня узнала фрагмент материалов по делу «липецкого душителя», которые она штудировала в архиве Меглина.
Пиночет несколько минут изучал бумаги, потом заявил:
– Ну это же не я… Ты же знаешь, я…
– У меня к тебе другой вопрос, – сказал Меглин. – Ты же со Славиком ближе всех общаешься…
– Это не он… – сдавленно произнес Пиночет. – У него спина… Ревматизм…
– А ты его когда видел?
– Давно… Зимой еще. Говорил, дачу прикупил.
– Где?
– Южнее. Под Липецком, что ли.
– Дачу, надо же! – усмехнулся Меглин. – В фермеры, что ли, записался?
Оба рассмеялись.
– Интересная у тебя работа, Миша, – заметил Пиночет. – Врач – это призвание!