Это было некстати. Абдулла принялся лихорадочно соображать.
— Разумеется, обет зарегистрирован, о выверенные весы справедливости, — нашёлся он. — Отец велел мне принести обет и привёл меня в магистрат зарегистрировать его. Я был совсем крошечным ребёнком. Сейчас я понимаю, что это связано с пророчеством, а тогда не понимал. Мой отец, человек благоразумный, не хотел, чтобы его сорок золотых пропали зря. Он заставил меня принести обет, что я не женюсь, пока Судьба не вознесёт меня выше всех на этой земле. Поэтому… — Абдулла спрятал руки в рукава своего лучшего костюма и с огорчённым видом поклонился толстым невестам, — поэтому сейчас я не могу жениться на вас, о пара облаков сладкой ваты, но настанет время…
— Ну, раз так… — закивали все с разной степенью неудовольствия, а затем, к глубочайшему облегчению Абдуллы, все от него отвернулись.
— Я всегда знала, что твой отец всё очень верно схватывает, — добавила Фатима.
— Даже с того света, — согласился Ассиф. — Что ж, будем ждать возвышения нашего милого мальчика.
Однако Судья сдаваться не собирался.
— А кто был тот чиновник, перед которым ты принёс этот обет? — спросил он.
— Как его звали, я не помню, — вдохновенно отвечал Абдулла, приняв вид крайнего сожаления. Его прошиб пот. — Я ведь был совсем маленький, и мне показалось, что он старик с длинной седой бородой. — Абдулла решил, что это сойдёт за описание любого чиновника, в том числе и того, который сейчас стоял перед ним.
— Придётся проверить все записи, — раздражённо заметил Судья. Он повернулся к Хакиму, Ассифу и Фатиме и официально — и довольно холодно — простился с ними.
Абдулла ушёл вместе с Судьёй, едва не вцепившись тому в форменный пояс, — так ему хотелось поскорее покинуть отцовскую лавку и двух своих толстых невест.
Ну и денёк! — сказал себе Абдулла, оказавшись наконец в своей палатке. — Раз я такой везучий, нечего удивляться, если мне так и не удастся поднять ковёр в воздух!
«А может статься, — думал он, укладываясь на ковёр, по-прежнему в лучшем своём наряде, — может статься, в ночном саду окажется, что Цветок-в-Ночи рассердилась на него за глупость и больше не любит его. Или по-прежнему его любит, но решила с ним не бежать. Или…»
Уснуть Абдулле удалось не сразу.
Однако, когда он проснулся, всё было замечательно. Ковёр как раз мягко снижался к залитому лунным светом пригорку. Поэтому Абдулла понял, что в конце концов ему удалось произнести волшебное слово и было это настолько недавно, что он едва ли не запомнил его. Но оно начисто стёрлось из его памяти, когда из белых ароматных цветов и круглых жёлтых фонариков к нему выбежала Цветок-в-Ночи.
— Ты здесь! — кричала она на бегу. — Я так волновалась!
Она не сердилась. У Абдуллы запело сердце.
— Ну что, готова? — крикнул он в ответ. — Давай скорей ко мне!
Цветок-в-Ночи радостно рассмеялась — это определённо не было хихиканье — и перебежала лужайку. Должно быть, луна именно в этот миг скрылась за облаком, потому что Абдулла увидел бегущую девушку в свете одних лишь жёлтых фонариков — золотую, стремительную. Он встал и протянул к ней руки.
И тут облако спустилось вниз, к свету фонариков. И это было не облако, а огромные чёрные кожистые крылья, бесшумно бьющие воздух. Из тени машущих крыльев показались две не менее кожистые руки с длиннющими когтями — и сомкнулись вокруг Цветка-в-Ночи. Абдулла видел, как она подпрыгнула, когда эти руки не дали ей бежать. Она обернулась и глянула вверх. То, что она там увидела, заставило её закричать — испустить протяжный, дикий, отчаянный крик, оборвавшийся, когда одна из кожистых рук поднялась и закрыла ей лицо когтистыми пальцами.
Цветок-в-Ночи колотила по руке кулаками, пиналась и отбивалась — но напрасно. Её подняли наверх — маленькую белую фигурку на фоне тьмы. Огромные крылья снова бесшумно взметнулись. Гигантская ступня с такими же когтями, как и на руках, придавила траву примерно в ярде от ковра, на котором Абдулла ещё не успел толком встать, на огромной голени вздулись мышцы, и тварь — кем бы она ни была — устремилась вверх. Какой-то миг Абдулла глядел в жуткую кожистую морду с кольцом в крючковатом носу и узкими раскосыми глазами — глубокими и жестокими. Тварь на него и не посмотрела. Она была занята тем, чтобы подняться в воздух вместе со своей жертвой.
В следующий миг чудовище взлетело. Ещё мгновение Абдулла видел его над головой — огромного летучего ифрита, в руках у которого висела крошечная бледная девушка. Потом чудовище поглотила ночь. Всё произошло неимоверно быстро.
— За ним! За ифритом! — приказал Абдулла ковру.
Ковёр вроде бы повиновался. Он неохотно заёрзал и поднялся с пригорка. А потом он нырнул обратно и замер, словно бы кто-то отдал ему другой приказ.
— Ах ты молью траченная циновка! — заорал на него Абдулла.
Вдали в саду раздался чей-то голос:
— Люди, сюда! Кричали где-то там!
Абдулла заметил на другом конце сада отблески лунного света на металлических шлемах и — хуже того — золотой факельный свет на мечах и луках. Он не стал дожидаться, пока придётся объяснять этим людям, почему он кричал, и бросился плашмя на ковёр.
— Назад в палатку! — шепнул он. — Быстро! Пожалуйста!
На сей раз ковёр послушался — так же расторопно, как и вчера ночью. Он в мгновение ока взмыл с пригорка, метнулся в сторону и перемахнул через неприступную стену. Абдулла лишь краем глаза увидел большую группу наёмников-северян, носившихся по залитому светом саду — и вот уже он нёсся над спящими крышами и посеребрёнными луной башнями Занзиба. Абдулла едва успел подумать, что отец Цветка-в-Ночи, наверное, даже богаче, чем он полагал, — ведь далеко не все могут позволить себе держать так много наёмных солдат, а северные наёмники были самые дорогие, — и тут ковёр спланировал вниз и плавно пронёс его самую середину палатки.
Там Абдулла дал волю отчаянию.
Цветок-в-Ночи похитил ифрит, а ковёр отказался за ним следовать. Абдулла понимал, что в этом нет ничего странного. Всем занзибцам было известно, что любому ифриту покорны огромные силы земли и неба. Этот ифрит, несомненно, проявил прозорливость и приказал всему, что находилось в саду, не двигаться, пока он похищает Цветок-в-Ночи. Ифрит наверняка даже не заметил ни ковра, ни Абдуллы на нём, однако слабенькое ковровое волшебство было вынуждено покориться приказу ифрита. И ифрит похитил Цветок-в-Ночи, которую Абдулла любил больше жизни, похитил в ту минуту, когда она бежала к нему в объятья, и ничего тут, судя по всему, не поделаешь.
Абдулла заплакал.
Потом он решил выкинуть из карманов все деньги. Теперь они ему были ни к чему. Но перед этим он снова предался горю — сначала громогласным жалобам, рыдая в голос и бия себя в грудь по занзибским обычаям, а затем, когда запели петухи и появились первые прохожие, впав в молчаливое отчаяние. Не было смысла даже шевелиться. Пусть другие суетятся, посвистывают и гремят вёдрами — Абдулла больше не имеет отношения к этой жизни. Он лежал, скорчившись, на ковре-самолёте, мечтая умереть.