Ему приходилось кричать. Снаружи оглушительно галдели.
Абдулле пришлось признать, что ковёр, по всей видимости, действительно висит в воздухе и никаких потайных механизмов в нём не имеется.
— Почти удовлетворён! — крикнул он в ответ. — В продолжение представления тебе придётся сойти на пол, а мне — полетать на твоём ковре!
— Зачем? — нахмурился незнакомец. — Что прочие твои чувства могут добавить к свидетельству глаз, о саламандра сомнений?
— А вдруг этот ковёр приучен к твоему голосу? — возопил Абдулла. — Как некоторые собаки!
Пёс Джамала заливался снаружи, так что эта мысль пришла Абдулле в голову сама собою. Пёс Джамала кусал всякого, кто прикасался к нему, кроме самого Джамала.
Незнакомец вздохнул.
— Вниз, — велел он, и ковёр мягко спланировал на пол. Незнакомец сошёл с него и с поклоном кивнул на ковёр Абдулле. — Он в твоём распоряжении, проверяй, о падишах прижимистости.
Абдулла с некоторым волнением ступил на ковёр.
— Поднимись на два фута, — приказал он — или скорее проревел.
Судя по воплям, теперь к жаровне Джамала сбежалась Городская Стража. Стражники бряцали оружием и громогласно требовали, чтобы им немедленно всё объяснили.
Ковёр Абдуллу послушался. Он взмыл на два фута так плавно, что у Абдуллы ёкнуло в животе. Абдулла поспешно сел. Сидеть на ковре было невероятно удобно. Он был как очень туго натянутый гамак.
— Мой прискорбно медлительный ум склоняется к доверию, — признался он незнакомцу. — Так сколько ты просишь, о образец щедрости? Двести серебром?
— Пятьсот золотых, — поправил его незнакомец. — Вели ковру спуститься, и мы всё обсудим.
— Вниз, и ляг на пол, — приказал Абдулла ковру, ковёр так и поступил, лишив Абдуллу последних подозрений, что-де незнакомец успел что-то пробормотать, когда Абдулла в первый раз встал на ковёр, и его слова заглушил гомон по соседству. Абдулла вскочил на ноги, и торговля началась.
— В моём кошельке лишь сто пятьдесят золотых, — поведал он, — и то если я вытрясу его и ещё пошарю по швам.
— Что ж, тогда достань другой кошелёк или даже пошарь под тюфяком, — отвечал незнакомец, — ибо предел моей щедрости — четыреста девяносто пять золотых, а дешевле я ковёр не продам даже при крайней нужде.
— Что ж, я могу достать ещё сорок пять золотых из подмётки моей левой туфли, — продолжал Абдулла, — и это жалкие последыши моего былого богатства, которые я берёг на случай исключительных обстоятельств…
— Посмотри в правой туфле, — посоветовал незнакомец. — Четыреста пятьдесят.
И так далее. Час спустя незнакомец покинул палатку с двумястами десятью золотыми, сделав Абдуллу счастливым владельцем самого что ни на есть настоящего — пусть и вытертого — ковра-самолёта. Абдулле по-прежнему не верилось. Он не мог представить себе, чтобы кто угодно, даже пустынник-аскет, расстался с настоящим ковром-самолётом, пусть и истрёпанным, меньше чем за четыре сотни золотых. Такая полезная вещь — лучше верблюда, ведь кормить ковёр не нужно, — а цена хорошему верблюду четыреста пятьдесят, и никак не меньше!
Здесь таился подвох. Абдулла слышал про один такой трюк. Обычно его проделывали с конями или собаками. Приходит некто и поразительно дёшево продаёт доверчивому крестьянину или же охотнику поистине замечательное животное, объясняя, что оказался на грани голодной смерти. Обрадованный крестьянин (или же охотник) на ночь помещает коня на конюшню (или же пса на псарню). К утру животное сбегает, поскольку его научили выскальзывать из уздечки (или же ошейника), и к вечеру следующего дня возвращается к хозяину. Абдулле подумалось, что послушный ковёр можно научить чему-то подобному. Поэтому, прежде чем покинуть палатку, Абдулла тщательно обернул ковёр вокруг одного из шестов, подпиравших потолок, и обмотал его целым клубком бечёвки, концы которой привязал к железному колышку в углу.
— Теперь не сбежишь! — сказал он ковру и отправился поглядеть, что там с жаровней.
У жаровни было тихо и прибрано. Джамал сидел за прилавком, скорбно обнимая пса.
— Что случилось? — спросил Абдулла.
— Негодные мальчишки раскидали всех кальмаров, — пожаловался Джамал. — Всё, что наготовил на целый день, — в грязи, затоптано, пропало!
Абдулла был так доволен покупкой, что дал Джамалу два серебряка на новых кальмаров. Джамал разрыдался от благодарности и обнял Абдуллу. Его пёс не только не стал кусать Абдуллу, но даже лизнул ему руку. Абдулла заулыбался. Жизнь была прекрасна. Посвистывая, он отправился вкусно поужинать, а пёс остался сторожить палатку.
А когда вечер залил алым светом купола и минареты Занзиба, Абдулла вернулся, по-прежнему посвистывая, полный надежд продать ковёр самому Султану за неимоверную цену. Ковёр был на месте. А не лучше ли будет найти подход к великому визирю, думал Абдулла, умываясь. А не пожелает ли визирь преподнести ковёр Султану в подарок? Тогда можно будет запросить ещё больше… При мысли о том, каким дорогим стал ковёр, Абдулла снова заволновался, так как вспомнил о конях, подученных убегать из конюшен. Переодеваясь в ночную рубашку, Абдулла так и видел, как ковёр выворачивается из пут и улетает прочь. Ковёр был старый, вытертый и гибкий. Выучка у него наверняка хорошая. Ему ничего не стоит выскользнуть из-под бечёвки. А даже если он и не сможет выскользнуть, всё равно Абдулле теперь не уснуть до рассвета.
В конце концов Абдулла осторожно разрезал бечёвку и расстелил ковёр на кипе самых дорогих циновок, которая всегда служила ему постелью. Затем Абдулла натянул ночной колпак — без этого было никак, ведь ночью со стороны пустыни дул холодный ветер и по палатке гуляли сквозняки, укрылся одеялом, задул светильник и уснул.
Он проснулся и обнаружил, что лежит на пригорке — по-прежнему на ковре — в таком прекрасном саду, что ничего подобного он и вообразить не мог.
Абдулла был уверен, что это сон. Вот он, сад, который Абдулла пытался представить себе как раз тогда, когда ему помешал незнакомец с ковром. Луна здесь была почти полная и плыла в небесах, заливая густым, как белила, светом сотни ароматных крошечных цветов в траве вокруг ковра. На деревьях висели круглые жёлтые фонари, рассеивая густые чёрные тени, оставленные лунным светом. Абдулла решил, что это очень правильное решение. В смешении жёлтого и белого сияния за лужайкой, на которой лежал Абдулла, был прекрасно виден густой плющ, увивающий изящные колонны галереи, а откуда-то издалека доносилось журчание невидимой воды.
Журчание навевало такую небесную прохладу, что Абдулла поднялся и отправился искать источник, для чего пришлось пройти по галерее, где лицо ему ласкали звездчатые цветы, белоснежные и сверкающие в лунном свете, а громадные колокольчики дурманили его нежнейшим из ароматов. Абдулла погладил огромную упругую лилию и двинулся в дивную долину чайных роз. Такой прекрасный сон снился ему впервые.