Солдат проворно, хотя и с ленцой, взял зависший в воздухе ковёр и обернул его вокруг головы Кабула Акбы.
— Пистолет у него заберите, — велел он, удерживая отбивавшегося разбойника обеими смуглыми руками.
Абдулла упал на одно колено и вцепился в могучую лапу, сжимавшую пистолет. Это была очень могучая лапа. Вырвать из неё пистолет Абдулла никак не мог. Он мог лишь вцепиться в неё и мотаться туда-сюда, сокрушая всё кругом, потому что лапа пыталась его стряхнуть. Солдат рядом с Абдуллой тоже мотался туда-сюда. Кабул Акба был просто невероятно силён. Болтаясь в разные стороны, Абдулла попытался ухватить один разбойничий палец и отогнуть его от пистолета. Но на это Кабул Акба взревел и вскочил, а Абдулла отлетел в сторону, причём ковёр каким-то образом оказался обёрнут вокруг него самого, а не вокруг Кабула Акбы. Солдат держался. Он держался, несмотря на то, что Кабул Акба продолжал подниматься, рыча и рокоча, словно падающий небосвод, а солдату теперь приходилось держать его не за плечи, а за пояс, а потом за колени. Кабул Акба закричал громоподобным голосом, поднялся ещё выше, став ещё больше, и вот уже ноги у него так раздулись, что обхватить их разом было невозможно, и солдат сполз вниз, угрюмо вцепившись в голень под широченным коленом. Нога попыталась пинком сбросить солдата, но ничего у неё не вышло. После чего Кабул Акба распростёр огромные кожистые крылья и попытался улететь. Однако солдат всё держался, хотя и сполз ещё ниже.
Абдулла глядел на всё это, пытаясь выбраться из-под ковра. Ещё он заметил, как Полночь высится над Шустриком-Быстриком, защищая его — она стала даже больше, чем когда пугала полицейских. Но даже этого было мало. Кабул Акба превратился в громадного ифрита — прямо-таки громаднейшего из громадных. Верхняя его половина терялась в тумане, вихрившемся под ударами громадных крыльев, а взлететь ифрит не мог, поскольку солдат якорем повис на его чудовищной когтистой ноге.
— Говори же, о громаднейший из громадных! — крикнул Абдулла в туман. — Семью Великими Печатями заклинаю тебя — довольно сражаться, говори!
Ифрит перестал реветь и прекратил яростно махать крыльями.
— Ты меня заклинаешь, смертный? — прогрохотал сверху гневный голос.
— Да, заклинаю! — ответил Абдулла. — Отвечай, что ты делал с моим ковром в обличье презреннейшего из кочевников! Ты нанёс мне оскорбление по меньшей мере дважды!
— Хорошо, — сказал ифрит. Он принялся тяжеловесно сгибать колени.
— Можно отпустить, — сказал Абдулла солдату, который, не зная законов, повелевающих джиннами и ифритами, по-прежнему держался за могучую ступню. — Теперь он обязан остаться здесь и ответить на мои вопросы.
Солдат осторожно отпустил ифрита и вытер пот с лица. Ифрит сложил крылья и встал на колени, но даже на коленях он был высотой с дом, а его лицо, проступавшее сквозь туман, оказалось просто ужаснее некуда. Абдулла ещё раз бросил взгляд на Полночь, которая снова стала обычного размера и метнулась в кусты, унося за шкирку болтающегося Шустрика-Быстрика. Однако отвлечься от лица джинна было невозможно. Абдулла уже видел, хоть и очень недолго, этот пустой карий взгляд и золотое кольцо в крючковатом носу — когда на его глазах в саду похитили Цветок-в-Ночи.
— Поправка, — сказал Абдулла. — Ты оскорбил меня трижды.
— А, гораздо больше, — угодливо прогрохотал ифрит. — Так много раз, что я сбился со счёта.
При этих словах Абдулла неожиданно для себя сердито скрестил руки на груди:
— Объяснись.
— Охотно, — отвечал ифрит. — По правде говоря, я надеялся, что кто-нибудь меня спросит, хотя и полагал, что ждать расспросов следует скорее от герцога Фарктанского или троих таякских принцев-соперников, а не от тебя. Однако никто, кроме вас, не проявил достаточного рвения, что меня несколько удивляет, поскольку ни один из вас не был крупной ставкой в моей игре. Знай же, что я — один из величайших в сонмище Добрых Ифритов и имя моё Хазруэль.
— Вот уж не знал, что бывают добрые ифриты, — заметил солдат.
— Бывают, о несведущий северянин, — заверил его Абдулла. — Я слышал упоминание этого имени в ряду тех, что соседствуют едва ли не с ангелами.
Ифрит нахмурился — неприятное было зрелище.
— О несведущий негоциант, — прогрохотал он, — я куда выше некоторых ангелов. Знай же, что у меня в подчинении находится около двух сотен ангелов низшего чина. Они охраняют вход в мой замок.
Абдулла по-прежнему стоял, скрестив руки, ещё и притопнул ногой.
— Тем более тебе следует объяснить, — сказал он, — почему ты поступал со мной отнюдь не по-ангельски!
— Вина в этом не моя, смертный, — ответил ифрит. — Меня побуждала крайняя необходимость. Пойми и прости. Знай же, что моя матушка, Дазра из Великих Духов, в минуту слабости примерно двадцать лет назад отдалась одному джинну из Воинства Зла. Затем она произвела на свет моего брата Дальциэля, который родился слабым, бледным и недоразвитым, поскольку Добро и Зло смешиваются плохо. Матушка не выносила его вида и отдала его мне на воспитание. Я же окружил его всяческой заботой. Так что нетрудно представить себе мой ужас и горе, когда оказалось, что он унаследовал природу своего Злого Предка. Войдя в возраст, он первым делом украл мою жизнь и спрятал её, сделав меня таким образом своим рабом.
— Погодите-погодите! — поразился солдат. — Вы хотите сказать, что вы мёртвый?!
— Отнюдь нет, — возразил Хазруэль. — Мы, ифриты — не то, что вы, смертные, о неразумный человек. Умереть мы можем лишь в том случае, если погибнет одна определённая частичка нашей сущности. Именно поэтому большинство ифритов предусмотрительно отделяют её от себя и прячут. Но когда я объяснял Дальциэлю, как спрятать его собственную жизнь, то, ослеплённый неразумной любовью, опрометчиво открыл ему, где скрыта моя жизнь. А он тут же захватил её в свою власть, вынудив меня выполнять его приказания под угрозой гибели.
— А, теперь мы дошли до главного, — сказал Абдулла. — И он приказал тебе украсть Цветок-в-Ночи.
— Поправка, — ответил Хазруэль. — Размах мышления мой брат унаследовал от матери, великой Дазры. Он повелел мне украсть всех принцесс на свете. Подумайте минутку — и вы поймёте, какой это мудрый шаг. Мой брат вошёл в брачный возраст, однако родословная у него настолько пёстрая, что ни одна девица из джиннов или ифритов не проникнется к нему сочувствием. Волей-неволей ему приходится снисходить до смертных женщин. А поскольку он какой-никакой, а всё-таки ифрит, подходят ему, естественно, лишь особы голубой крови.
— Просто сердце кровью обливается, как послушаю о твоём братце, — заметил Абдулла. — Неужели ему нужны непременно все до единой и на меньшее он не согласен?
— А почему он должен соглашаться на меньшее? — удивился ифрит. — В его распоряжении моё могущество. Он тщательно всё обдумал. Понимая, что принцессы не умеют передвигаться по воздуху, как мы, джинны и ифриты, первым делом он повелел мне украсть некий бродячий замок, принадлежащий одному ингарийскому волшебнику, чтобы поселить там своих невест, и лишь затем вынудил меня похищать принцесс. Сейчас я этим и занимаюсь. Тем временем, естественно, я строю и собственные планы. Я стараюсь добиться того, чтобы за каждой похищенной принцессой стоял оскорблённый возлюбленный или разочарованный принц, которых можно будет заставить отправиться её вызволять. А чтобы вызволить принцессу, влюблённый должен бросить вызов моему брату и заставить его выдать, где он прячет мою жизнь.