Европеец перевел его ответ вождю, и тот, широко улыбаясь, закивал головой с раскрашенными перьями.
В это время из-за мыса выплыла целая флотилия пирог с воинами, держащими в руках копья. Увидев нахмурившееся лицо собеседника, европеец попытался успокоить его:
— Эти воины готовы заступиться за своего вождя, если с ним случится что-то нехорошее. Но они не представляют для вас никакой опасности, если наши переговоры закончатся мирно.
Вождь опять согласно закивал головой.
— Ничего плохого не случится ни с вождем, ни с вами, — мрачно ответил Андрей Петрович, явно обеспокоенный демонстрацией своей силы новозеландцами.
Рандога подошел к борту и что-то громко прокричал своим воинам. Все пироги сразу же остановились.
Несколько успокоившись, Андрей Петрович преподнес вождю в качестве подарка кинжал, при виде которого глаза Рандоги засветились детской радостью, и с десяток аршин красной материи, которую тот сразу же обмотал вокруг себя.
В конце концов договорились, что туземцы привезут дюжину свиней по железному топору за каждую и свежей рыбы за железные обручи от старых бочек. Успешно закончив переговоры, Андрей Петрович и Осип Макарыч проводили вождя до трапа, в то время как европеец остался на судне до возвращения новозеландцев с товарами.
* * *
— Зовут меня Робсон. Я матрос английского брига, который лет десять тому назад остановился южнее по побережью у одной из деревень маори сразу же после окончания Кентерберийской долины. Капитан брига потребовал от туземцев, чтобы они привезли на судно свежую провизию, но бесплатно. Те, конечно, отказались. Тогда разъяренный капитан приказал открыть пушечный огонь и в течение какого-то часа почти полностью уничтожил их деревню. Решив, что с туземцами покончено, он на двух шлюпках во главе с лейтенантом, своим старшим офицером, отправил отряд вооруженных матросов, чтобы те собрали все оставшееся в бывшей деревне съестное, так как у них действительно почти закончились продукты питания. В этом отряде был и я.
Когда же мы, оставив у шлюпок для их охраны нескольких матросов, поднялись по склону холма к разрушенной деревне, на нас из-за разбитого ядрами деревянного частокола напало около сотни туземных воинов, которых до этого мы не видели. Мы по команде лейтенанта дали залп из ружей. Несколько туземцев упало, но гром выстрелов и облако дыма внесли сумятицу в их ряды, и они остановились. Казалось, мы спасены. Но вперед выскочил расписанный татуировкой высокий воин, и, бешено крутя над головой веревку с привязанным к ней камнем, с боевым кличем бросился на нас, увлекая своим порывом всех остальных. Это было страшное оружие — мэр, которым новозеландцы, словно шутя, раскалывают головы противников, как орехи.
Времени на перезарядку ружей не было, и мы, дрогнув, побежали вниз по склону холма к спасительным шлюпкам. Но туземцы были более ловкими, чем мы, и вскоре стали настигать нас. Один за другим падали матросы с проломленными головами. Неожиданно я оступился, и дикая боль пронзила лодыжку правой ноги. Кубарем прокатился несколько ярдов, и притих, притворившись мертвым. Толпа преследующих промчалась мимо, и появилась хоть какая-то надежда на спасение.
Робсон замолчал, переживая тягостные воспоминания. Потом каким-то отсутствующим взглядом посмотрел на Андрея Петровича и Осипа Макарыча, слушавших его, не перебивая, и продолжил:
— Вдруг загремели пушки, и по склону с воем застучали ядра. «Глупо спастись от погони и погибнуть от огня своего же брига!» — пронеслось в голове. Чуть приподняв голову от земли, я понял, в чем дело. Уничтожив отряд, туземцы кинулись к шлюпкам, но матросы, охранявшие их, уже отталкивались веслами от берега. Казалось, еще мгновение, и разъяренные воины настигнут их. Потому-то, спасая шлюпки и матросов, находящихся в них, капитан приказал открыть огонь из пушек. От грома пушек, воя ядер и предсмертных криков воинов, разрываемых на части, туземцы обезумели. Вначале они бросились к своим пирогам, но когда от них в разные стороны полетели обломки от попаданий пушечных ядер, кинулись врассыпную. «Молодец, мичман Памбург!» — шептал я запекшимися от жажды губами, благодаря артиллерийского офицера брига. А канониры, мстя за гибель своих товарищей, раз за разом посылали в сторону холма смертоносные ядра, хотя необходимости в этом уже и не было.
Что делать? Ждать, когда тебя подберут туземцы и тут же прикончат коротким ударом мэра по голове? Или, дождавшись темноты, постараться незамеченным уползти в темнеющие поблизости кусты? А дальше что? А дальше будет видно…
Когда солнце скрылось за горами, наступили сумерки, а потом сразу опустилась ночь. Правая лодыжка нестерпимо ныла, и ужасно хотелось пить. Где-то у вершины холма лаяли собаки. «Только вас и не хватало, сволочи!» Стараясь не шуметь, пополз в заранее выбранном направлении, помогая локтям левой ногой.
Вот и кусты. Срезал ножом, который, слава Богу, оказался в ножнах у пояса, длинный лист папоротника, и туго, корчась от боли, перемотал больную лодыжку. Вырезал из толстого стебля куста какое-то подобие костыля и попробовал идти. Вроде бы что-то получилось. Это приободрило. Но, по-прежнему, мучила жажда. Поиски хоть чего-нибудь, похожего на воду, оказались тщетными. Пришлось, опираясь на самодельный костыль, брести в сторону леса.
В лесу было душнее, но слух уловил еле слышное журчание. Вода! «Спокойно, спокойно, — сдерживал я сам себя. — Еще не хватало остаться совсем без ног». Вот и ручеек. Лег грудью на землю и жадно припал к воде… Нет на свете, наверное, ничего слаще, чем обыкновенная вода для измученного жаждой человека! «Теперь будем жить!» — твердо решил я.
Не так далеко раздались голоса туземцев, по-видимому, собиравших на склоне холма трупы убитых. Но больше всего беспокоил лай собак. «Сейчас, пока темно, пойду вверх вдоль ручья, а затем поверну на северо-восток и буду пробираться к проливу Кука, который видел на карте штурмана брига». Вот там-то, может быть, его когда-нибудь и подберет какой-нибудь из кораблей, изредка посещавших Новую Зеландию.
* * *
Уже начало смеркаться, и Андрей Петрович попросил вестового принести ужин в его каюту. При виде столовых приборов лицо Робсона просветлело, и в то же время на нем отразилось смущение. Ведь он уже лет десять не сидел за настоящим столом, да еще в компании джентльменов. Разве мог он, простой матрос, даже представить себе, что когда-нибудь будет беседовать с самим капитаном да еще в каюте джентльмена, одетого, правда, в простую куртку, но занимающего, судя по всему, еще более высокое положение. Когда он рассказывал о своей одиссее, то ушел в свои воспоминания, и как бы не замечал ни окружающих, ни обстановки вокруг себя, а сейчас, спустившись на грешную землю, прямо-таки оробел.
Но Андрей Петрович, заметив, конечно, изменение в поведении англичанина, не подал, однако, вида. Еще на верхней палубе Робсон предупредил, что туземцы вернутся на судно только следующим утром, и нужно было успеть не только выслушать исповедь матроса, что само по себе было очень важно, но и оговорить условия предложения, которое он собирался ему сделать. Так что после скромной трапезы он попросил Робсона продолжить рассказ о своих приключениях.