В этих словах не содержалось информации. Они ничего не объясняли.
– Возвращалась я от подруги, жившей в другом общежитии, – продолжала она. – Было не так уж и поздно… около восьми… и я услышала, как в местных новостях… передавали о нем…
И это прозвучало столь же невразумительно. К чему такие детали? Ей нужно было просто озвучить сам факт, а не вдаваться в подробности, как требовалось в ходе судебного процесса.
С глубоким вздохом она посмотрела на Страйка и прочла на его лице понимание. Робин стало легче оттого, что необходимости в объяснениях больше нет. Она спросила:
– Можно мне еще чипсов?
Вернувшись от барной стойки, он молча протянул ей пакет. С таким выражением лица, какое ей не понравилось.
– Только не подумай… это ровным счетом ничего не значит! – воскликнула она в отчаянии. – Каких-то двадцать минут моей жизни. Допустим, со мной такое произошло. Но это не я! Это никак меня не характеризует.
Страйк догадался, что эти фразы ей внушили в группе психологической поддержки. Ему случалось допрашивать жертв изнасилования. Он знал, какие слова им подсказывают, чтобы в голове уложилось то, чего женщина осознать не может. Теперь многое в отношении Робин прояснилось. К примеру, ее стойкая верность Мэтью, этому тихоне-земляку. В свою очередь, Робин, захмелев, прочла в молчании Страйка то, чего больше всего боялась: перемену его отношения – от ровного к жалостливому.
– Ничего не изменилось! – с надрывом повторила она. – Я – все та же!
– Это понятно, – ответил он, – но все же с тобой приключилась эта чертова история.
– Что ж, да… приключилась… – пробормотала она уже спокойнее. А потом опять вспыхнула. – Благодаря моим показаниям его и взяли. Я кое-что заметила, когда… Белое пятно под ухом – это называется витилиго, а один зрачок расширенный и будто застывший. – У нее слегка заплетался язык; она уминала третий пакет чипсов. – Он ведь пытался меня задушить; я обмякла, притворилась мертвой, и он убежал. А до этого еще напал на двух других девушек, но был в маске, и они ничего не смогли сообщить полиции. И только благодаря моим показаниям его упекли за решетку.
– Оно и понятно, – заметил Страйк.
Такой отклик ее удовлетворил. С минуту они сидели молча; Робин доедала чипсы.
– Да только потом я еще долго на улицу выходить не могла, – продолжила она, словно и не прерывала своего рассказа. – В конце концов меня отправили в академку. На один семестр. Но я… к учебе я так и не вернулась.
Уставившись в пустоту, Робин обдумывала данное обстоятельство. Мэтью убеждал ее пожить дома. Через год с лишним, когда агорафобия прошла, Робин стала наезжать в Бат, где Мэтью учился в университете, и они, взявшись за руки, бродили среди домов из серого известняка, вдоль георгианских зданий Королевского полумесяца, по усаженным деревьями берегам Эйвона. Если к ним присоединялись его друзья, среди них непременно оказывалась Сара Шедлок, которая истерично хохотала над шутками Мэтью, поглаживала его руку и постоянно сводила разговор к тем славным денькам, когда они всей компанией прекрасно проводили время, пока зануда Робин сидела дома…
Она утешала меня. Знаешь, мне тоже было нелегко!
– Ну что ж, – прервал молчание Страйк, – давай подумаем, где ты сегодня будешь ночевать.
– Поеду в «Трэве…»
– Ну уж нет.
Страйк не хотел, чтобы Робин ночевала в таком месте, где неизвестно кто будет шляться по коридорам или просто заходить с улицы. Возможно, у него развилась паранойя, но ему хотелось, чтобы она заночевала там, где не будет шумных воплей девичника, способных перекрыть любой другой крик.
– Могу переночевать в офисе, – предложила Робин, пошатываясь и пытаясь устоять на месте; он подхватил ее под локоть. – Если у тебя сохранилась та раскладу…
– В офисе ты спать не будешь, – перебил Страйк. – Я знаю одно приличное место. Там останавливались мои дядя с тетей, когда приезжали на «Мышеловку» [40] . Сумку давай сюда!
Его рука уже однажды лежала на плече Робин, но тогда все обстояло иначе: Робин служила ему опорой. В этот раз нормально передвигаться не могла она. На выходе из паба он придерживал ее, обхватив за талию.
– Мэтью, – выдавила Робин, когда они кое-как вышли, – этого бы не одобрил.
Страйк промолчал. Несмотря на все услышанное, он, в отличие от Робин, был далеко не уверен, что ее отношения с женихом закончены. Эти двое уже девять лет вместе, в Мэссеме у нее приготовлено подвенечное платье. Но Страйк придержал язык, чтобы не сказать о Мэтью ничего такого, что могло бы всплыть в ходе неминуемых предстоящих стычек между Робин и ее бывшим женихом, ведь с ходу разорвать девятилетние узы не так-то просто. Страйк молчал ради Робин, а не ради себя. Уж он-то не испытывал никакого трепета перед Мэтью.
– Кто это был? – сонно спросила Робин после того, как они прошли метров сто в молчании.
– Ты о ком?
– Тот субъект, утром… Я подумала: не он ли прислал ногу?.. И до смерти перепугалась.
– А, Штырь. Мой друг детства.
– Жуткий тип.
– Штырь тебя не обидит, – заверил ее Страйк и, поразмыслив, добавил: – Только не оставляй его в конторе одного.
– Это почему?
– Стырит все, что плохо лежит. Не привык уходить с пустыми руками.
– Как вы познакомились?
Рассказ про Штыря и Леду длился всю дорогу до Фрит-стрит, где Страйка и Робин встретили надменными взорами тихие пригородные особняки, воплощение благородства и чинности.
– Здесь? – поразилась Робин, глядя с раскрытым ртом на отель «Хэзлиттс» [41] . – Не может быть и речи – такая дороговизна!
– Я оплачу, – сказал Страйк. – Пусть это будет премией по итогам года. И никаких возражений, – добавил он, когда дверь отворилась и улыбающийся молодой человек, отступив немного назад, пригласил их войти. – Это я виноват, что тебе потребовалось безопасное место.
Отделанный натуральным деревом холл дышал домашним уютом. Вход был только один; с наружной стороны дверь не открывалась.
Вручив молодому портье свою кредитку, Страйк проводил еще нетвердо стоявшую на ногах Робин до лестницы.
– Завтра можешь прийти попозже, если…
– Буду в девять, – сказала Робин, – Корморан, спасибо за… за…
– Да нет проблем. Отдыхай.
Он захлопнул за собой дверь «Хэзлиттс» и вышел на тихую Фрит-стрит.