— Ничего себе! Сколько же их там?!

Головин невольно уставился на березу, развилки веток которой были усажены вороньими гнездами.

— Говорят, ворон — умнейшая птица. А я считаю, что обычная ворона — не глупее, — продолжал Давыдов. — Когда растяпу называют вороной — это просто глупо. Ворона совсем не растяпа, а очень даже хитра. Я, когда лежал раненый, наблюдал за ними в окошко…

Болтая о птичьих повадках, он вместе с масонами сел в машину и укатил. Под кустом осталась лежать вовремя выброшенная смятая папиросная коробка.

Минуты две спустя во дворе появился нищий в лохмотьях. Он всюду шарил палкой с гвоздем, подцепляя разнообразную дрянь и тщательно ее исследуя.

— Ты еще откуда взялся?! — вызверился дворник. Он этого грязнулю в свои владения не впускал.

— Твое какое дело? — ощерился нищий.

— Чеши отсюда, пока цел!

— Да ты чего орешь? Я насчет окурочков, окурочки на фабрику сдаю… Вот, вот они, мои голубчики!

Он подхватил смятую папиросную коробку.

— Ну, щас я тебя… — Дворник бросился к нищему, но тот оказался ловок и выбежал за ворота.

Пробежав квартал и завернув за угол, Нарсежак остановился, открыл смятую коробочку, вынул листок папиросной бумаги, прочитал сообщение и присвистнул. Дело было такое, что требовалось срочно донести о нем начальству.

На груди у Федора висела жестяная детская свистулька. Он подул дважды, потом еще дважды, невольно поморщившись от жуткого звука. Свистульки за то и были выбраны, что опасений взрослым не внушали, мало ли где ребятишки играют, а слышно их было чуть ли не за полверсты.

Через несколько минут подкатил извозчик. В пролетке сидел Никишин.

— Давайте рубаху!.. — приказал Нарсежак. — Саня, гони!

Пролетка, в которую была заложена не обычная извозчичья, а очень даже хорошая лошадь, понеслась по тихой улице. За ней оставался след — разбросанное тряпье, армяк в невероятных заплатах, страшный жилет, грязная рубаха…

Через полчаса донесение легло на стол к подполковнику Максимову.

— Спасибо, Федор Самуилович, — сказал Максимов. — Ну что же, вызываем СОВА! Петров, где вы там? Соедините меня с полковником Роговым. Ходжсон — по моей части, а московские заговорщики — уже по «совиной». Федор Самуилович, оденьтесь по-человечески, будете участвовать в совещании. Хорошо бы Рогов взял на себя переговоры с германским послом и с градоначальником, а мы тогда бы спокойненько организовали наблюдение…

— Мне бы хоть душ принять. Запаршивел, будто неделю на паперти сидел, — попросил Нарсежак. — А наблюдение будет, не извольте беспокоиться!..

Глава 17

1913 год. Май. Санкт-Петербург

Сознание возвращалось толчками. Вспышки света, отдельные звуки и обрывки фраз, выплывающие из ровного «белого» шума, смутные фигуры, проступающие сквозь странный серый туман вокруг. Наконец перед взором сформировалось чье-то лицо, смутно знакомое. Андрей сделал над собой усилие, пытаясь сфокусироваться на этом лице. И, кажется, на миг ему это удалось. Во всяком случае, черты лица перестали плыть, и четко прозвучала фраза:

— У него сильная контузия!..

«Это у меня — контузия?.. — слабо удивился Голицын. — Ах, да! Кажется, был какой-то взрыв, и на меня упал потолок?..» Сознание отказывалось воспринимать действительность, пыталось соскользнуть в спасительную тишину беспамятства, но Андрей не дал ему такой возможности. Он вспомнил, как профессор Яринцев проводил с курсантами академии специальные тренинги по управлению собственным «я». Надо только представить, что ты — это не совсем ты, а как бы часть тебя. Сам же ты наблюдаешь со стороны и можешь заставить или направить свое «я» двигаться в нужную сторону. К свету. К реальности.

Андрей постарался в точности воспроизвести последовательность действий, что не раз проделывал на тех тренировках. И спустя какое-то время понял, что ему удалось. Возникло странное ощущение, будто он находится сразу в двух местах. Вот он лежит на полу в разгромленном взрывом кабинете, а вот он же стоит у выбитого окна и смотрит вниз, на тротуар. Потом оборачивается от окна, подходит к себе, лежащему, наклоняется и говорит: «Хватит валяться, подполковник! Дел по горло, вставай!..»

Глубокий вздох отозвался вспышкой боли в голове, и Андрей застонал.

— Он очнулся! — крикнул кто-то.

Возникло движение — скрип и хруст от многочисленных шагов нескольких человек. Голицын приоткрыл глаза и сразу увидел склонившегося к нему Теплякова.

— Привет, Антон… — выговорил он одними губами. — Поймал?..

— Андрей Николаевич, слава богу, вы живы! — улыбнулся штабс-капитан.

Рядом с ним возникла встревоженная физиономия Пети Лапикова.

— Господин подполковник, с возвращением! Мы так за вас переживали!..

— Докладываю, — посерьезнел Тепляков. — Один из террористов пойман и сидит в дежурной части, пристегнутый наручниками к батарее парового отопления. Второму удалось скрыться. Но, думаю, ненадолго!..

— Как себя чувствует Гринько?.. — тихо спросил Голицын.

— Степан Михайлович жив. Доставили в Мариинскую. Оперировать сам профессор Павлов будет!

— Значит, дрянь дело…

— Профессор сказал, что ручается за успех…

— Ладно. Антон, где Верещагин?

— Капитан по вашему заданию отрабатывает возможные связи Великого востока народов России с оппозиционными партиями, прежде всего, с эсерами, кадетами и большевиками. — Тепляков оглянулся и махнул кому-то рукой: сюда!

Возле Голицына появились носилки и двое хмурых людей в форме военных медиков. Не слушая протестов подполковника, они уложили его на носилки и быстро понесли к выходу из особняка.

* * *

Богатырское здоровье Андрея не подвело и на этот раз. Уже через день он оправился настолько, что потребовал выпустить его из больницы. Профессор Павлов сделал осмотр, покачал головой, вздохнул и отпустил беспокойного пациента, взяв, однако, слово, что тот не будет скакать на лошади, драться и пить водку, а станет регулярно принимать порошки, которыми снабдил его доктор.

Голицын с легкостью пообещал выполнять все предписания и через час заявился на Шестую линию, вызвав среди подчиненных тихую панику.

— Зачем так рисковать, Андрей Николаевич?! — укоризненно посмотрел на него Верещагин, только что вернувшийся с заседания одной из лож, входивших в ВВНР, — «Большая медведица». Капитан успел стать там не только своим, братом вольным каменщиком, но и выдвинуться в активисты. Доказательством тому он предъявил «совятам» нагрудный знак, что висел у него на цепочке под рубашкой — семиугольник, внутри которого помещалось созвездие Большой Медведицы.

— Время не ждет, Олег! — отмахнулся Голицын, глотая прописанный порошок и запивая водой прямо из графина. — Где Тепляков? Он уже допросил этого… бомбиста?