Клаус впервые попробовал гашиш лет в пятнадцать, еще в школе – как, наверно, все его одноклассники. В конце концов, на Цоо можно было купить наркотики куда круче – от ЛСД до героина, а те, кто постарше, еще помнили конец семидесятых, когда Западный Берлин называли наркоперекрестком Европы. Полиция постаралась навести порядок – но приграничный город, где в казармах тоскуют молодые ребята из Штатов, Англии и Франции, всегда найдет, что предложить тому, кто ищет кайфа или забвения.
Клаус любил курить за Рейхстагом – это была восточная территория, полиция туда не заходила.
Удивительный все-таки город был наш Западный Берлин! – думает Клаус. – Я только после двадцати понял, каким странным было мое детство: улицы обрывались тупиками, контрольно-пропускные пункты были частью пейзажа, а в Грюнвальдском лесу мы играли, бегая между танков и подбирая упавшие банки с крекерами и конфетами. Американские солдаты – с оружием и в камуфляже – нас не гоняли, это был наш общий лес.
Репортеры по телевизору называли иностранных солдат «защитниками» или даже «победителями», но родительские друзья говорили «оккупационные войска» или «оккупанты» – и в этом не было никакой оценки, только привычка.
Солдаты почти не смешивались с берлинцами, даже ходили в другие дискотеки – типа взорванной ливийцами La Belle в Рокси-Паласт.
Были, конечно, и другие иностранцы – все больше музыканты и художники, они-то и открыли Клаусу глаза на родной город: ты не представляешь, насколько здесь круто! С ними вместе Клаус стал заезжать на Восток, даже завел приятелей в гэдээровском Берлине. Впрочем, они, наверно, ценили его как источник информации, гашиша и свежей музыки – после падения стены все куда-то потерялись.
Зато теперь иностранцев в городе стало куда больше. Вот прямо сейчас в квартире Клауса – группа афганских музыкантов с их антрепренером; Дик и Бетти, двое только тут познакомившихся англичан; студент из России и какие-то ребята из неизвестной восточно-европейской страны.
Вот такое берлинское афтер-пати 1992 года, все курят гашиш и беседуют про умное.
– «Конец истории» – это, может, и хорошо, – говорит Дик, – но все-таки немного обидно. Вспомните, что было сто лет назад! Ницше провозгласил смерть Бога, и все рванули на штурм пустых небес. Анархисты собирались жить без государства и собственности, сионисты, наоборот, хотели свое государство, коммунисты мечтали освободить рабочих от власти капитала, нацисты алкали древней магии и еврейской крови! А чем кончилось? Пшиком. Анархисты годятся только махать черными флагами, нацисты отправились на свалку истории еще до нашего рождения, а коммунисты – у нас на глазах. И что пришло на смену?
– Глобальные корпорации! – говорит из своего угла Бетти, высокая худая брюнетка. – Финансовые и страховые компании!
– Вот именно! Когда христианство умерло вместе с Богом, всем казалось, что мир открылся для множества новых религий, новых вер, но ни одна не сумела удержаться. Все сдулись, все обосрались!
– Фашисты и коммунисты, русские диссиденты и калифорнийские хиппи, – говорит русский юноша в очках, – они все принадлежали эпохе, которая завершилась. А сегодня мир подводит черту, итожит опыт двадцатого века. Этот век был страшен – но он был наполнен силой и славой, могуществом и красотой. Не только Аушвиц и ГУЛАГ – еще Гагарин и Вудсток. Но он закончился – и сегодня старая Европа, как герои Толкина, стоит на причале в Серебристой Гавани, в ожидании волшебной ладьи, что увезет ее в небытие.
Русский затягивается и передает мундштук хромому афганцу.
Как он пел сегодня, а? Клаус до сих пор не может забыть!
Зульфакар с грустью смотрит на кальян – дешевая турецкая поделка, купленная на Цоо, – и глубоко затягивается. Если Аллаху будет угодно, этот гашиш окажется хотя бы на десятую часть так же хорош, как тот, что делают в Хайбере его родные.
Лучшая в мире конопля растет на склонах гор вокруг Мазари-Шариф. Лет через пять после того, как туда пришли шурави, они решили уничтожить все посевы – и тогда в Пешавар к дяде Мохаммеду явился англичанин, предложивший заплатить огромные деньги за два килограмма семян мазарийской конопли. Сначала все над ним смеялись – никто не покупает семена, все покупают гашиш, – но англичанин объяснил, что из разных семян вырастают разные растения. И семена с полей вокруг Мазари-Шарифа – лучшие. Зульфакар тогда подумал, что это глупость: важны ведь не семена, а то, насколько жарким было лето, были ли дожди, на солнечном или тенистом склоне растет конопля, – но деньги предлагали хорошие, и Али вместе с несколькими моджахедами отправился к их родному городу, в глубь страны, захваченной неверными.
Никогда еще Зульфакар так не проклинал свое увечье! Как бы хотел он пойти вместе с братом и еще раз увидеть голубые купола Мазари-Шарифа!
Они вернулись через четыре дня, и, видимо, слова англичанина убедили Али: они принесли не два, а три килограмма – самим проверить, действительно ли мазарийские семена лучше тех, что столетьями используют местные крестьяне.
– Ну как? – спрашивает парень в очках. – Хорошая вещь, да?
Зульфакар рад, что уже немного понимает английский. Правда, когда европейцы говорят между собой, он не разбирает, о чем речь, – но когда обращаются к нему, почти всегда может ответить.
Вот сейчас парень спросил его, хороший ли гашиш, который они курят. Зульфакар вспоминает, как готовят гашиш в Мазари-Шарифе: зацветшую коноплю катают в свернутом ковре, пока вся пыльца не осядет на ворсе; потом растения выбрасывают, а свалявшуюся пыльцу собирают, формуют длинные тонкие колбаски. В Хайбере ждут, когда растение даст первые цветки, срезают и крошат верхушку, потом заворачивают в белую козлиную шкуру и кладут в землю. Вторые цветки срезают и заворачивают в коричневую козлиную шкуру, а третьи – в черную. Лучший гашиш получается из шкуры белого цвета – цвета снегов и голубиных крыльев, – но его всегда бывает очень мало. Из коричневой и черной шкуры выходит куда больше – и именно этот гашиш продают в Европу и Америку.
Зульфакар прислушивается к себе: в этом гашише даже вторых цветков едва-едва. Но, как положено гостю, он серьезно кивает и отвечает:
– Да-да, хороший.
Фарид, антрепренер афганцев, пьет чай с другими музыкантами. У него молодое лицо и почти седая борода. Покурившему Клаусу чудится, будто он уже встречал Фарида много лет назад, во времена западно-берлинского панк-рока и подпольных концертов на восточной стороне. Только бороды у него не было. Было бы смешно, если бы он ее специально отрастил… и покрасил… ну, чтобы выглядеть солидней и вызывать уважение.
Чуть покачиваясь на каблуках, Бетти подходит к Фариду.
– Я не знаю афганского, – говорит она, – но все равно чувствую в каввали мощную духовную компоненту. Ведь правда, каввали – это что-то вроде духовной практики?
– Каввали, – отвечает Фарид, – это такой способ уменьшить расстояние между Творцом и творением. Можно сказать – молитва.
Он говорит по-английски чисто, как человек, который давно живет в Европе. Нет, точно, где-то я его встречал, думает Клаус.