Мы не можем с определенностью сказать, понимает ли мужчину его собеседница, но сами, конечно, прекрасно понимаем. Музыка, чтобы слушать вдвоем, – это скрип матрасных пружин, скрип рассохшихся кроватей общаг и хостелов, аккомпанемент, в удачный день несущийся из-за каждой закрытой двери. Я знаю цену такой музыке – чуть выше тарифа местной проститутки.
– А когда вы захватили административный корпус, вы в самом деле там… ну… занимались сексом?
Зал парадных заседаний. Глубокие кресла, мягкие, обволакивающие, поглощающие. Бархат сидений. Багровый плюш занавесей. Огромный полированный стол, сверкающий, как поверхность моря. Полноватая блондинка в тугих джинсах полуложится на него, оттопырив аппетитную попку и почти вывалив роскошную грудь из расстегнутого ворота ковбойки:
– Я хочу заняться любовью! Прямо здесь!
Раймон, самый старший из нас, одергивает ее:
– Не будем превращать революцию в бордель!
– И тут же десяток голосов, один за другим:
– Как сказал Бол-Кунац министру: «Если вы сами импотент – не мешайте трахаться другим!»
– Мао сказал: «Секс – это хорошо, но не слишком часто!»
– Ну, возможно, для китайцев так и есть!
– Революция не нуждается в самооскоплении активистов…
– Мы не потерпим расизма, товарищ!
Громкие, резкие, спешат высказаться, перебивают друг друга. Вы слышите их? Спустя годы далекое эхо этих голосов все еще звучит в университетских библиотеках и залах.
– Парижская Коммуна длилась всего 72 дня – но это были 72 дня свободы! Мы хотели создать свою утопию, свою Зону, в которой, пусть ненадолго, могли бы быть свободны… мы хотели взорвать мир… мы мечтали… в переполненных аудиториях университета, в прокуренных комнатах, за столиками кафе… Мы надеялись, нам на выручку придут негры из Окленда и Гарлема… не прекраснодушные наследники преподобного Мартина Лютера Кинга, нет, боевики «черных пантер», крутые уличные парни, в кожаных куртках, в беретах, вооруженные бейсбольными битами… ножами… пистолетами… автоматами… целая армия угнетенных… передовой отряд третьего мира.
Девушка кивает. Ее большие губы приоткрыты, ослепительно-белая полоска зубов, широкие крылья приплюснутого носа, распахнутые глаза, массивные кольца оттягивают черные мочки ушей. Она сидит нога на ногу, щиколотку охватывают ремешки сандалий, левая ступня едва касается шестиугольных узоров трибального ковра. Длинные пальцы скручивают косяк, браслеты на запястьях бликуют в лучах полуденного солнца. Рядом с ней – белый мужчина, в голубых джинсах, цветастой рубашке, распахнутой на груди, волосы собраны в конский хвост, борода растрепана. В правой руке у него пистолет, на лице застыла зловещая улыбка. Крупные красные буквы косо пересекают афишу, но надпись не разобрать – декан не узнаёт алфавит. Славянский? Греческий? Хинди? Суахили? Ему хочется сорвать афишу, но их разделяет дымчатое стекло: загорается зеленый, «кадиллак» трогается, позади остается захваченный университет, расклеенные на столбах листовки и афиши, гомонящая толпа студентов, унижение и бессилие…
– Мы явились на переговоры в купальных костюмах: девчонки в бикини, мы в обтягивающих плавках. Мы взяли с собой зонтики – большие черные зонты! И вот такой процессией прошли к месту встречи с деканом, скандируя лозунги, цитируя Мао, Троцкого и Че Гевару. Они, конечно, рассвирепели!
Я перевожу взгляд на пару за соседним столиком. Мужчина уже накрыл ладонью кисть рыжеволосой девушки.
– И что вы сделали тогда? – спрашивает она.
Ее лицо раскраснелось, румянец заливает широкие скулы, чуть припухшие губы дрожат. Я безошибочно определяю эту дрожь – дрожь боли, возмущения, ярости.
– Мы не можем это так оставить! – (Негативная вибрация злости, ненависти, бессилия.) – Наших товарищей, вышедших на мирную демонстрацию, польское правительство бросило в тюрьму! Мы должны выступить! Пусть нас арестуют, изобьют! Пусть, и даже чем хуже, тем лучше!
Глубокий голос, грудной, размеренный. Толпа затихает при первых звуках. Он поправляет очки, отбрасывает назад взлохмаченные рыжие волосы:
– Я ослышался? Что значит: «Чем хуже, тем лучше»? Если кто хочет предаться мазохистским радостям, если кому охота доказать чистоту своей революционной веры, став мучеником, – вперед, я отговаривать не стану. Но не забудьте: цель революционного действия – успех Революции, а не личное самосовершенствование с целью обеспечить себе местечко в раю марксистских героев. Не ошибитесь храмом, товарищи, здесь веруют в счастье, христианская жертвенность – вход рядом. А наша цель – добиться, чтобы власть наложила в штаны, и мы вовсе не хотим помочь ей оттрахать нас без всякой пользы и, в частности, без пользы для товарищей, которые уже сидят в тюряге!
Девушка в светлом платье в бежевую полоску кричит «браво!» – такая хорошенькая, что же он не заметил ее раньше? Одобрительные возгласы, гром аплодисментов. Занавес падает, антракт, зрители спешат в фойе, к круглым столикам буфета, официанты в белоснежных костюмах разносят ведерки с ледяным шампанским. Мы замечаем немолодого мужчину в смокинге, чуть-чуть седины в волосах, собранных в конский хвост, девушка в вечернем платье, золотая цепочка на длинной шее, браслеты на запястьях вспыхивают алмазным блеском.
– Все было не так, – размеренно говорит мужчина. – Они плевать хотели на все эти собрания. Они боялись только рабочих. Мы придумали план: на Первое мая рабочие должны пойти гулять между их особняков. Не демонстрация, просто прогулка. С детьми, с семьями… толпа рабочих… не за что арестовывать, некого разгонять…
– И рабочие пошли?
– Нет, конечно. Каждый, кто хотя бы раз заглянул в Маркса, знает, что рабочие массы находятся под влиянием идеологии буржуазии, которая их эксплуатирует.
– И что вы сделали тогда?
– О, мы придумали прекрасный ход! Мы выдвинули делегатом в студенческий совет университета морскую свинку. Потом, в августе, Эбби Хоффман в Чикаго прожужжал все уши со своим мистером Пигасом, кандидатом в президенты, но изначальная идея была наша. Морская свинка – лучший представитель студентов для диалога с профессорами!
– А в каком университете это было?
– Да не важно… – говорит мужчина. – Я и так сказал слишком много.
– А это правда, что вы собирались кислотой отравить водопровод?
– Почему – отравить? Скорее уж – облагородить!
Апельсиновый сок Кена Кизи, синие таблетки Аузли по 500 микрограмм… шестиугольные плитки, замостившие пол, текут как вода. Под брусчаткой – пляж? Как бы не так! Брусчатка – и есть вода! Она течет, перекатывается через тонкие щиколотки, сплетается с ремешками сандалий, взбирается по нежной коже, растворяет, рассредоточивает, охватывает, укачивает, расцвечивает, словно текучие пятна бензедрина – черт, бензина! – на водной поверхности… наших лиц не осталось, наших тел больше нет, наши души взлетают прямо в космос, ракетой устремляются вдоль каналов кундалини, взрывают верхние чакры… радужный космос переливчатых линий… они же – звуки, они же – касания, они же – стихи и запахи, прикосновения и поцелуи… прикосновения – это звук, запах – это свет… синхронизация, объединение, единство… главная революция – это революция сознания… никто из нас не один, но мы едины, едины с космосом, едины друг с другом… усталый шофер, ведущий рейсовый автобус сквозь ночь… официант-индус, несущий бутылку холодного пива девушке за столиком… постаревший полицейский, прислушивающийся к тревожным звукам притаившегося города… укурившийся солдат, ранним утром входящий в деревню… воздух еще свеж, роса блестит на листьях, словно капли влаги на бутылке ледяного пива… он слышит тяжелое дыхание напарника, щелчок снятого предохранителя, автоматически передергивает затвор, деревенская улица пуста, опасность за любым углом… они могут выстрелить с крыши, наброситься, напасть… гребаная война, в которой нет мирных жителей… старик нагибается над грядкой, ищет припрятанную гранату… девушка стыдливо прикрывает лицо, завлекает, уводит в ловушку, подставляет под пули снайпера… ребенок машет тебе рукой, чтобы потом выстрелить в спину… проклятые чучмеки, любая старуха, любой малец могут убить тебя, убить тех, с кем ты пришел сюда, с кем делишь солдатский паек… ты вздрагиваешь от каждого шороха, не веришь самому себе… стреляешь на любой звук, на хрустнувшую ветку, на шарканье подошв, на скрип двери… сначала стреляешь, и только потом видишь, кого убил, только потом отдаешь приказ, бессмысленный приказ на абсурдной войне, кричишь убейте их всех! – и солдаты стреляют, опустившись на колено, перебегая от одного горящего дома к другому, будто в самом деле ожидая ответного выстрела, будто веря, что здесь есть кто-то, кроме женщин и детей, кроме запаха горящего бамбука и собственного пота, кроме обманчивой утренней свежести, стонов раненых, детского плача, разрывов гранат, одиночных выстрелов… когда участвуешь в абсурдной войне, для придания ей смысла иногда делаешь что-то непонятное… убиваешь людей, чтобы дать себе разрядку, дать выход своей ненависти, своему гневу, своему страху… обжигающий металл раскаленного ствола – это невнятное бормотание на чужом языке, прерванное выстрелом… вонь горящей плоти – это вспышка взрыва… прикосновения – это звук, запах – это свет… синхронизация, объединение, единство… дурной трип – это то же самое, что удачный трип, детка… ты же читала Тимоти Лири?.. тибетская книга мертвых для тех, кто принимает кислоту…