А его Тамми красивая, такая, в стиле Люси Лью. Интересно, думает Омоту, ее за глаза называют презрительно «бананом» – мол, желтая снаружи, белая внутри? Надеюсь, ей все равно – мне-то все равно: я давно не реагирую на свист и оскорбительные окрики черных парней, которые видят меня с белыми мужчинами. Не для того я уехала из Нигерии, чтобы кто-то решал за меня, с кем я буду спать.
Как говорится, Америка – свободная страна.
А эта Тамми, кто она, кстати – китаянка? кореянка? Омоту совсем не различает азиатов. Наверно, Тамми тоже раздражает, что для американцев Азия – как одна страна. Первые годы Омоту приходила в ярость, когда кто-нибудь говорил «у вас в Руанде». Нет, понятно, белому американцу трудно отличить игбо от тутси – но можно хотя бы спросить «вы откуда?», запомнить ответ, а потом посмотреть на карту: от Нигерии до Руанды полторы тысячи миль по прямой, а в реальности – все две.
Впрочем, кому нужна география? Все и так знают: в Африке резня, голод, СПИД и женщины с голыми обвисшими грудями. Что-то вроде фильма «Ад каннибалов», который они студентами как-то, укурившись, смотрели в колледже. Для такой Африки рок-звезды собирают деньги на воду, еду и нищих беженцев – хотя куда нужнее были бы новые гранты на обучение в Штатах, типа того, по которому Омоту приехала сюда восемь лет назад. Она считает: пусть те, кто готов работать и учиться, получат нормальное образование – а потом сами решат, что им сделать для отчизны: переводить деньги родным, вывезти всех, кого еще можно, или вернуться спасать свою страну.
Омоту не стала возвращаться – прочитав в газете, что президента Абачу, правившего Нигерией полтора десятилетия, предположительно отравили две индийские проститутки, доставленные в его апартаменты из Дубая, она вновь порадовалась, что теперь не имеет отношения ни к этой власти, ни к этой стране. Просто еще одна афроамериканка, кто там разберет – когда и откуда, может, ее предки здесь уже двести лет?
Но все равно противно, когда Нигерию путают с Руандой или Зимбабве.
Если бы комплексами неполноценности можно было меряться, увидев мой комплекс, сам Кафка закомплексовал бы так, что его комплекс стал бы еще больше, чем можно предположить по третьему тому его собрания сочинений. Стал бы больше, но до моего все равно бы недотянул.
Есть чем гордиться!
Когда мы только стали жить с Тамми, я ненадолго поверил – дня на три, не больше, – что теперь смогу быть уверенным в себе, как Клинт Иствуд или Оливер Уоллес. Но не тут-то было: стоит мне увидеть Тамми с другим мужчиной, я начинаю разрываться между двумя желаниями: немедленно исчезнуть или пристрелить его из кольта 45-го калибра. К счастью, у меня нет ни кольта, ни шапки-невидимки, поэтому мне, чтобы хоть немного утешиться, остается лишь насвистывать мелодию из мюзикла «Читайте кадиш!».
Вот и сейчас Тамми плещется в бассейне с Оливером, а я лежу рядом с Омоту и стараюсь на них не смотреть. А ведь Тамми знает, что я терпеть не могу бассейны! Мало ли какая зараза там плавает? Вода, конечно, дезинфицированная, но я не очень-то верю в эту дезинфекцию.
К тому же я прочитал, что от бактерицидного мыла бактерии только крепнут, выживают, буквально по Дарвину, сильнейшие. Каждый раз теперь вспоминаю, когда мою руки, – и поэтому намыливаю лишний раз. Пусть даже бактерии от этого окрепнут – зато я не подхвачу какую-нибудь дрянь.
Как все евреи, я очень чистоплотен. Да и вообще – я профессионально занимаюсь семиотикой гигиены. Так что в бассейн – без меня. Честно говоря, я рассчитывал на купание в океане, но они нарисовали очень страшные картинки на предостерегающей табличке: я узнал акул, рифы, отливные течения, подводные чудовища и, кажется, цунами. Одна пиктограмма была совсем непонятной: по-моему, она означала, что в открытом море возможна встреча со страховым агентом.
С другой стороны, на берегу ты обречен смотреть, как твой лучший друг кадрит твою жену! Да, конечно, они прекрасная пара, но зачем ему Тамми? И зачем мне на это смотреть?
Может, лучше броситься в океан – к акулам и страховым агентам?
Что ни говори, нелегкий экзистенциальный выбор, буквально – между Сциллой и Харибдой.
Чтобы не смотреть на Тамми и Оливера, я поворачиваюсь к Омоту. Надо срочно задать какой-нибудь вопрос, интересный, этнографический вопрос, такой, чтобы показать: я уважаю ее культуру и никоим образом не расист, даже, можно сказать, наоборот.
Вот, кстати, интересно, писал ли что-нибудь Фрейд о влечении евреев к полногрудым черным женщинам? Нет, нет, я вовсе не собирался задавать Омоту этот вопрос.
– Хотели что-то спросить? – говорит мне Омоту.
И тут нужный вопрос приходит мне в голову.
– Да, – говорю я, – любовался на вашу прическу. Эти косички… как их делают?
Ох, черт, опять не то! Совершенно дурацкий вопрос. Это как спросить еврея про обрезание: ой, как вы это делаете? А это больно? А правда, что это помогает в сексе? Нет, не вообще, а лично вам? А моему сыну можно такое сделать? Даже если он, как это вы называете, гой? А обрезание обязательно делать у еврейского врача? Как не у врача? Я думал среди евреев столько врачей, что уж обрезание-то они могут сделать…
Нет, лучше было спросить про Фрейда.
– Ох, – отвечает Омоту, – долгая история. Если можно, как-нибудь в другой раз. И вашей жене все равно не пойдет.
(перебивает)
Трудно, конечно, быть меньшинством. Люди никогда не знают, о чем с тобой можно говорить.
Одно время мы жили в Америке. Наши американские друзья были образованные, воспитанные люди. Ни один из них никогда не позволял себе шуток про русскую мафию, русских проституток или агентов КГБ.
Но почти на каждой вечеринке кто-нибудь обязательно спрашивал: «А правда, что русский может выпить бутылку водки?»
Первые несколько раз я смеялся. Объяснял, что это зависит от того, с какой закуской, за сколько времени и в какой компании. Опять же – смотря какой русский.
Потом я начал злиться. Говорил, что это национальный стереотип и он меня оскорбляет. Все равно что сказать афроамериканцу, что у него наверняка есть знакомый драгдилер и не продаст ли он травы.
Потом я снова стал смеяться. Отвечал, что могу и больше выпить, но надо, чтобы при этом медведь на балалайке играл.
До сих пор боюсь, кто-нибудь воспринял этот ответ всерьез.
Правильный ответ мне подсказала жена. Когда спросили ее, она без паузы ответила:
– Могу, конечно. Это не трудно. Но важно знать – зачем?
Чем хороши иностранки – фиг поймешь про их возраст, думает Оливер, глядя на Тамми. По мне, азиатки неприлично долго выглядят молодыми. Конечно, мои вьетнамские клиенты подняли бы меня на смех – они-то знают, как выглядят признаки старения у китаянок, кореянок и японок. Зато, может, белые девушки кажутся им молодыми лет до сорока – кто их знает, а спросить неудобно.
Оливер прыгает в бассейн, входит в воду почти без брызг, в несколько гребков догоняет Тамми, медленно плывущую под водой.