Гэри посмотрел на Омоту. Встретив его взгляд, она опустила глаза и принялась аккуратно резать свинину на тонкие ломтики.
Оливер допил бокал и откинулся на спинку плетеного кресла:
– Помню, в колледже у меня была армянка. Сексуальная, красивая, все такое – но я не о том. Мы с ней, разумеется, иногда разговаривали – даже несмотря на молодость, мы ж все-таки не кролики, да? Ну, и она мне, как водится, рассказывала про свою семью. Как приехали, откуда да почему. И вот у меня экзамен по истории – я на курс-то записался, а ходить забил. Ну вот, вытащил я там какой-то билет про Вторую мировую, не помню уже, про что конкретно, отвечаю кое-как, а профессор вдруг спрашивает: «А скажите мне, мистер Уоллес, какой народ пал первой жертвой геноцида в ХХ веке?» Я смотрю на него и сразу понимаю ответ. Говорю: «Армяне. В Турции, в 1915 году». И ухожу, унося с собой А с плюсом! Вот что значит – этническое разнообразие!
Оливер обвел стол победным взглядом. Омоту отложила нож и медленно подняла на него глаза. Потом посмотрела на Гэри, пробормотала извините! и ушла быстро, насколько позволяли высокие каблуки. На тарелке осталась нетронутая горка мелко наструганной свинины.
Гэри вскочил и бросился за ней.
Оливер задумчиво посмотрел им вслед и сказал Тамми:
– Не будем им мешать, хорошо?
Как вам объяснить? Это была настоящая лирическая сцена. Море плескалось у наших ног, Омоту плакала, а я утешал ее, как святой Иосиф – деву Марию.
– Это было чудовищно, – сказал я, – я чуть не сгорел со стыда. Как он мог так говорить – при тебе? К сожалению, мы, люди, выросшие в демократическом обществе, зачастую совершенно лишены такта по отношению к тем, кто пережил ужасы колониализма или тоталитаризма. Мы избалованы. Все-таки у нас никто не вправе без веских оснований подвергнуть гражданина пыткам, бросить в тюрьму или заставить досмотреть некоторые бродвейские шоу. По сравнению с тем, что творится у вас на родине или, скажем, творилось в Советском Союзе, это, конечно, – небо и земля.
Омоту молча посмотрела на меня.
– Как Оливер мог так говорить! – продолжал я. – Зная, что пережил твой народ! Как он мог сказать, что первый геноцид в ХХ веке случился в Армении! Ведь еще за десять лет до этого немцы почти полностью уничтожили гереро и нама! Загнали в пустыню, и они шли через нее к своей обетованной земле, шли и умирали. И немцы так и не извинились! Никакой Вилли Брандт не стал перед вами на колени! Нама и гереро – не белые, что тут извиняться?
Слова слетали с моих губ, как брызги пены. Да, это была настоящая лирическая сцена. Точь-в-точь как в выпуском классе с Пегги Ли – мы сидели, и она потянулась ко мне, чтобы поцеловать: но тут я заметил комара у нее на щеке.
– При чем тут это? – сказала Омоту. – Я же из Нигерии, а не из Намибии.
Если вам когда-нибудь доставалось по лбу ножкой антикварного столика, вы, возможно, лучше поймете меня. Да, меня срезали на полуслове. Объясняться было также бесполезно, как двадцать лет назад извиняться перед Пегги за то, что я убежал от нее с криками: «Нет, только не это!».
Она ведь так и не поверила, что речь шла о комаре!
С тех пор я и не люблю романы о вампирах.
– При чем тут геноцид? – сказала Омоту. – Я просто разозлилась, что он опять начал про своих бывших. Словно коллекцию собирает, мать его!
– Извини, это меня занесло, – сказал я. – Понимаешь, моя бабушка приехала из Литвы…
– Да-да, – Омоту сжала мою руку, – советская оккупация, я знаю.
Волны с грохотом разбивались у наших ног, и пятна влаги проступали на ее светлом платье, словно оспины.
У меня скучная профессия, думает Гэри. Если и случится скандал, все вспоминают его еще лет десять. Хорошо было, когда Анна Корженевска издала книгу этнографических записок своего деда, а они оказались компиляцией из широко известных узким специалистам источников! До сих пор в кулуарах перемывают кости.
Перемывать кости – это тоже про общественную гигиену, вполне в контексте конференции. Пожалуй, про кости было бы даже интересней, чем то, что приходится слушать. Тем более заранее понятно всё, что скажут докладчики.
«Семиотика душевой в европейской культуре XIX века»? Пожалуйста. Сначала – про душ в казармах марсельского полка (60 человек в час), потом – руанская тюрьма (от 96 до 120 человек в час), потом – карательная психиатрия Пинеля, душ Шарко, лечение душевнобольных, репрессивный характер душевой как места насильственной гигиены. Можно ли принять душ после смерти?
«Чистота: расовое vs. телесное»? Не вопрос. Одержимость чистотой в XIX веке и практики колониализма, личная гигиена как классовый маркер, анальный характер гигиены по Фрейду, советские чистки, нацистская риторика «расовой чистоты». Как функционирует женское тело и где его можно найти, когда приспичит.
«Критика чистого ужаса и семантика молока у Жоржа Батая»? Легче легкого. Семинар Кожева по Гегелю. Запутанные отношения Батая с русской эмиграцией. Молоко как символ чистоты и невинности в архаических культурах и творог как символ смерти. Анализ выражения «сглазить» и фольклорных представлений о дурном глазе (sic!), вызывающем сворачивание молока.
«Насекомые и(ли) вредители: общий знаменатель тоталитарных идеологий ХХ века»? О’кей, тоже можно догадаться. Клопы-кровососы в социалистически-революционном дискурсе, сталинская борьба с вредителями, риторическая фигура таракана в публикациях Der Sturmer, ну, и что-нибудь еще из камбоджийской истории – для diversity, как сказал бы Оливер.
Пора признать: со времен Мишеля Фуко и Жоржа Вигарелло не сказано ничего по-настоящему интересного о том, чем занимается Гэри последние годы.
Когда-то казалось, что гигиена – это тема, где сфокусировалось расовое и гендерное, телесное и политическое. Собственно, так и было – вот только все то, что можно об этом написать, было написано уже давно, да к тому же на французском языке. И так – почти со всем, интересным в Теории, которой занимался профессор Гэри Розенцвейг. Основополагающие тезисы уже выдвинуты, остается только уточнять и разрабатывать.
Нет, это не пессимизм, думает Гэри. Это просто трезвое понимание трагедии современного исследователя, современного человека вообще. (Под «современным человеком» здесь понимается всякий родившийся в период между заявлением Ницше «Бог умер» и первым исполнением All You Need Is Love.)
Правила игры строго определены. Временами хочется устроить розыгрыш… ну, не как Корженевска, но все равно… например, прочитать доклад-шараду, в котором ключевое понятие не будет названо ни разу (ведь еще со времен Цюй Пэна известно, что в шараде «шахматы» не может быть только слова «шахматы»), – прочитать, а потом наблюдать, как слушатели один за другим встают, чтобы дополнить и уточнить, радостно, точно школьники, выкрикивая отгадку.
Или рассказать об удивительном (вымышленном) случае с человеком, который принимал ванну, а его брат на противоположной стороне земного шара внезапно стал чистым.