– Напрасные жертвы? – фыркнул Кляйн. – Любые жертвы ненапрасны, они закаляют боевой дух живых! Что до войны, то вы, наверное, знаете слова Фрица Габера? Во время мира ученый принадлежит человечеству, во время войны он принадлежит своей стране.
Я, разумеется, кивнул, хотя впервые слышал и эти слова, и фамилию Габер.
– Фриц был великий человек, один из тех, кого я могу с гордостью назвать своими учителями, – продолжал Кляйн, – но здесь он не прав. Мир – это только иллюзия, суть жизни – это война. Бесконечная борьба, воспетая Дарвином. Сильный должен уничтожить слабого, это – категорический императив. Речь не идет о желании или об удовольствии, речь идет о долге.
– Но разве мы не должны стараться сделать войну гуманнее? – спросил я. – Разве не в гуманности смысл эволюции человечества? Красный Крест, Гаагские соглашения, запрет отравляющих газов…
Я тут же пожалел о своих словах. Доктор Кляйн привстал в кресле, глаза его гневно сверкнули:
– Запрет отравляющих газов? Что за ерунда! Газы во сто крат гуманней снарядов и мин! И к тому же смерть есть смерть, что бы ее ни вызвало. Во время войны я работал вместе с Габером… вы еще не все знаете, что мы пробовали! Однажды мы синтезировали газ, сводящий противника с ума. Во Фландрии целая рота в буквальном смысле загрызла друг друга! – Кляйн снова расхохотался. – Но, конечно, командование предпочитало что-нибудь не столь пугающее. Фосген, иприт… ну, вы знаете. Фриц получил за эти работы звание капитана, хотя никогда не был на военной службе. Да и сейчас в его институте продолжаются исследования. Все, что было во время войны, – это детский лепет. Будущее за производными синильной кислоты. Вот настоящая гуманная смерть!
В устах этого человека слово «гуманный» звучало страшнейшим ругательством – и вскоре мне пришлось увидеть, как представлял себе идеальную смерть доктор Кляйн.
В свое время в Бамбола-Брагамансу я навидался ленивых и нерадивых чернокожих слуг, но с первых дней пребывания в лагере заметил, что негры повинуются доктору Кляйну беспрекословно. При виде его дикари замирали в низком поклоне, склонившись до самой земли.
– Вы знаете, как я этого добился? – спросил однажды доктор и сам ответил: – Они просто боятся смотреть мне в глаза.
Хотя взгляд Кляйна было в самом деле нелегко выдержать, доктор, конечно, шутил: он поддерживал железную дисциплину более традиционными методами.
К концу первой недели я заметил, что негры в лагере принадлежат к нескольким разным фенотипам. Среди них были пигмеи – низкие, почти карлики, чьи тела местами были покрыты черными кучерявыми волосами; были, напротив, стройные и гибкие, как девушка, сидевшая в первый вечер у ног Кляйна. Особое место занимали крупные могучие мужчины, которым, как я догадался, была отведена роль охранников. Несколько из них почти всегда следовали за Кляйном в отдалении, готовые вмешаться по первому слову хозяина. Насколько я мог судить, жили они в Лаборатории.
Надо сказать, я ни разу не видел в лагере детей, хотя, как я знал, туземки обычно приносят большое потомство. Возможно, думал я, дети просто прячутся.
Так оно и было: на исходе второй недели я заметил, что чьи-то блестящие глаза внимательно следят за мной из кустарника, обозначающего границы небольшой лужайки перед моим домом. Раззадоренный, я решил выманить ребенка из засады.
Мне не удалось придумать приманки лучше куклы. Я срезал несколько гибких ветвей кустарника и сплел из них туловище с торчащими во все стороны руками и ногами. Затем из пустой тыквы приделал голову – так что оставалось только одеть мою игрушку.
Я попросил служанку, приносившую еду, добыть мне кусок материи, но женщина, похоже, не понимала по-английски, поэтому мне пришлось попросить у доктора. На его вопрос я ответил, что задумал одну смешную штуку и обязательно расскажу, если у меня получится. Кляйн что-то крикнул на немецком в темноту, и через несколько минут негритянка принесла кусок ткани, почти такой же, что был обмотан вокруг ее бедер. Девушка протянула мне узелок, и ее обнаженные груди оказались совсем рядом с моим лицом. Я почувствовал пряный, звериный запах черной женщины и, к своему стыду, испытал сильное возбуждение.
Кукла была готова на следующий день, и я положил ее в центр поляны, так, чтобы ребенок, подглядывающий из кустов, не мог добраться до нее, не покинув своего убежища. Сам я спрятался в дом и через щель в ставнях стал наблюдать.
Хитрость моя увенчалась успехом: через пять минут от кустов отделилась черная тень, и девчушка лет пяти в несколько прыжков достигла приманки. Кукла, впрочем, была привязана к перилам крыльца длинной и прочной веревкой, поэтому маленькая негритянка никак не могла утащить ее с собой. Поколебавшись мгновение, она нагнулась и, словно какой-то диковинный зверек, стала острыми зубками грызть веревку.
Вдруг тень легла на поляну. Девочка замерла, в испуге подняв голову, – и тут же, бросив куклу, метнулась назад к кустам.
Я распахнул ставни и на краю лужайки увидел доктора Кляйна. Обернувшись, он что-то крикнул по-немецки, показав туда, где скрылась беглянка. Тут же двое охранников бросились к кустам и выволокли визжащую девочку.
– Доктор Кляйн, – крикнул я, – прикажите им отпустить ее. Она не делала ничего плохого, я только хотел с ней поиграть!
Кляйн, казалось, не слышал меня. Он подошел к девочке и, нагнувшись, внимательно на нее посмотрел. Потом раскрыл ей рот пальцами, ощупал плечи, живот и половые органы. Довольно кивнув, он что-то приказал охранникам. Один из них перекинул девочку через плечо и понес к Лаборатории.
Все это время девчушка визжала не переставая – и, надо сказать, ее крики до сих пор стоят у меня в ушах.
– Доктор, – спросил я, – зачем вам понадобилась эта девочка?
– Я еще не решил, – ответил Кляйн, – у меня есть несколько идей. В любом случае, это прекрасный экземпляр, грех было бы его упустить.
– Вы же не хотите сказать… – начал я.
– Ради Бога, Уиллард, кончайте ваше нытье, – перебил меня Кляйн. – Если бы это был котенок или морская свинка, которую забрали для экспериментов, вы бы тоже так переживали?
– Но это же не морская свинка! – в отчаянии крикнул я.
– Конечно, нет, – согласился Кляйн. – Это детеныш примата, что-то вроде маленькой мартышки. Еще Альфред Уоллес, человек, едва ли не опередивший Дарвина, говорил, что естественный отбор мог снабдить дикаря мозгом, лишь немного превосходящим мозг обезьяны. Так что смотрите на вашу подружку как на обезьянку.
Не успел я возразить, как на сцене появилось новое действующее лицо: молодая негритянка, одетая в яркие тряпки, бросилась на Кляйна, крича что-то на непонятном языке. Перед лицом этой разъяренной фурии доктор сохранял поразительное хладнокровие. Не прошло, впрочем, и полминуты, как один из охранников набросился на нее и повалил. Кляйн отдал короткое приказание, и несчастную увели.
– Это, наверное, мать девочки, – растерянно сказал я.