Теперь Стивен смотрит уже на меня. Наши глаза встречаются – у него грустный взгляд. Его плечи поднимаются и падают; он вздыхает. Отсутствующие детали мозаики начинают вставать на свои места.

Происходит нечто такое, чего никогда со мной не происходило. Даже когда я видела, как Лори увозит «Скорая помощь». Я начинаю кричать и не могу остановиться.

Глава девятая

На мгновение мое сознание оказывается в замкнутом цикле.

Это не может происходить.

Значит, это не происходит.

Это не может происходить.

Значит, это не происходит.

Тут Элизабет начинает кричать, и я знаю, что, да, это может происходить и, да, это совершенно точно происходит. И все то, что, как я думал, я собирался сказать – извинения за моего отца, ложь по поводу моей матери, еще ложь, чтобы отвлечь взгляд Элизабет от правды, – все это в одно мгновение сошло на нет.

– Все нормально, – произношу я.

Возможно, это самая большая ложь из всех. Но приходится так говорить. Ты говоришь что-то вроде: «Все нормально» не потому что это действительно так, а потому что надеешься, что благодаря этим словам все каким-то образом станет нормально. Даже несмотря на то что так никогда, никогда не происходит.

Брат хватает ее за плечи, спрашивая, что происходит. Он в таком смущении. И она в смущении. Я здесь единственный человек, который понимает, что происходит.

– Элизабет, извини меня, – говорю я, подходя ближе.

– Нет, – отвечает она, отодвигаясь. – Не подходи ко мне.

Лори встает между нами, хотя и не видит меня.

– Это не смешно, – бросает он.

– Да, – говорю ему я, – это совсем не смешно.

Теперь Элизабет прислонилась к стене. Она смотрит на меня. Лори глядит на нее. Замечает, какой пристальный у нее взгляд.

– Ты ведь и вправду видишь его, да? – спрашивает он.

– А ты и вправду не видишь, – отвечает Элизабет.

Это даже и не вопрос. Она просто знает.

– Я могу объяснить, – вмешиваюсь я. Хотя, на самом деле, я не могу.

– Ты… ты привидение? – спрашивает Элизабет.

– Нет. Я живой. Просто… невидимый.

Вот. Я это сказал. Я произнес это слово.

Теперь брат рядом с сестрой. Он обнимает ее.

Успокаивает. Он именно там, где хочу быть я.

– Если ты невидим, – спрашивает Лори, – как же она может тебя видеть?

– Не знаю. Я так же сильно был этим удивлен. Никто никогда меня не видел. Никто.

Я говорю это Лори, но смотрю на Элизабет. Смотрю прямо на нее.

– Ты не можешь себе представить, каково это, – говорю я ей. – В тот первый день в коридоре… про жить всю жизнь так, что меня не видела ни одна живая душа, и вдруг ты говоришь «привет», приглашаешь меня к себе. Это было потрясающе. Но вся эта история… ты и я… она ведь не только об этом. Она гораздо, гораздо больше. И хотя я не знаю, почему ты меня видишь, я так рад, что именно ты видишь меня.

– Почему же ты мне об этом не сказал? – спрашивает Элизабет.

– Я думал, ты мне не поверишь. Или, того хуже, ты могла бы наконец узнать об этом, и при этом ты стояла бы там, а я здесь. Я не хотел, чтобы мы чувствовали то, что чувствуем сейчас.

– Ты где? – хочет знать Лори.

– Прямо здесь, – отвечаю я. – Следуй за звуком моего голоса.

Он приближается ко мне.

– Да. Вот здесь. Прямо. Здесь.

Теперь мы стоим лицом к лицу. Только Лори не может видеть моего лица. А вдруг он захочет меня ударить? Вышвырнуть меня вон. Вместо этого он поднимает руку. Я знаю, что он делает. Я повторяю его движение. Концентрируюсь.

Когда наши руки соприкасаются, парень отшатывается, потрясенный. Потом приходит в себя. Я снова сосредотачиваюсь. Он дотрагивается до моей ладони. Наугад касается моей руки. Плеча. Шеи. Лица.

– Боже мой, – только и вырывается у него. – Боже, боже, боже…

Элизабет наблюдает за нами.

– Я настоящий, – говорю я ей. – Это все еще я.

Лори снова отшатывается.

– И как долго ты был таким? – спрашивает он.

– Всю мою жизнь, – отвечаю я ему. – По-видимому, существует проклятие, сделавшее меня таким. Я родился невидимым.

– То есть тебя и вправду никто никогда не видел?

– Нет. Никто, кроме Элизабет.

Я надеюсь, что выражение ее лица станет хоть чуточку нежнее. Теперь, когда я ей объяснил, когда она знает, я хочу, чтобы она дала хоть какой-то знак, что наши отношения все еще возможны. Что, даже если она уже не будет моей девушкой, даже если она больше не захочет ко мне прикасаться, она все же останется в моей жизни.

Но нежность подавлена. Растерянность и гнев все еще главенствуют.

– Значит, ты не ходишь в школу, – произносит Элизабет. – Дело ясное.

Я качаю головой.

– И когда я заходила прошлым вечером, твой отец не мог тебя видеть.

– Верно.

– А как еще ты меня обманывал?

Ее тон стал резким, свидетельствующим о том, что она глубоко задета. И я думаю: «Я совсем не так хотел бы ей рассказать». Но я больше не могу отодвигать этот момент.

– Моя мама умерла, – говорю я. – Она жила со мной. До прошлого года. Мой папа почти не присутствует в моей жизни; он просто оплачивает счета. Но мама была для меня всем.

– Мне очень жаль, – говорит Лори.

А Элизабет все еще обуревает гнев.

– Ты лгал об этом? Зачем тебе было об этом лгать?

– Элизабет, – предостерегающе произносит Лори.

– Нет, – говорю я, – этот вопрос вполне оправдан. Хотя не знаю, существует ли ответ на него. То есть я не знаю. Таков ответ. Просто это вырвалось у меня в тот самый раз, когда мы об этом заговорили, и, сказав это, я уже не знал, как изменить ситуацию. И признаюсь, иногда мне нравилось делать вид, что мама все еще жива. Это была горькая радость, но все же она была.

– Наверное, я предоставила тебе немало шансов притворяться, – говорит Элизабет. – Притворяться, что ты видим. Притворяться, что у тебя есть мама. Притворяться, что я тебе нравлюсь. Какая насмешка. Должно быть, эта насмешка доставила тебе массу удовольствия.

Я действительно не могу понять, зачем Элизабет такое говорит.

– Я не притворялся, – пытаюсь я ее разубедить. – По крайней мере, не с тобой. С тобой я настоящий. Более настоящий, чем мне когда-либо позволялось быть. Потому что ты можешь меня видеть.

– Это несправедливо, – говорит Элизабет. – Просто несправедливо.